– Стой, зверье! – рычаньем вырвалась из груди страшная угроза. – Стой, поганцы!
Он дико водил глазами по остановившимся преследователям. Тихий хрип послышался в груди восставшего питомца природы. Безмолвно повернули назад артельщики, не понимая, что случилось с этим мосалем, досель добросовестно участвовавшем в их совместном деле. Зло швырнул он топор им вослед. И ушел. Чтобы больше уже не возвращаться.
На бывшее медвежье обиталище, преобразившееся в пустошь, после того, как артель, подгоняя оседающие на мелях лесины, вороша заломы в устьях перекатов, уплыла на плотах, из кержацкого поселка стали пригонять стадо. Там, где средь чащобы недавно проходили едва заметные звериные тропы, выбитая копытами земля изнывала под знойными лучами солнца. А меченая сосна стояла несколько лет одиноко средь унылого опустенья, но однажды молния ударила в ее поредевшую крону огненным зарядом. Начавшийся дождь не затушил занявшуюся пламенем стволину, которая выгорела под корень и осталась кучей душистого пепла. Природа словно обиделась на людей и не восстала ни молодым подростом нового леса, ни тучной травой приречной поймы. Старые берега реки, иссушенные жарой, размытые дождями, обсыпались. Река тоже ушла от людей, стала в поперечине как ручей, окрест которого все дальше раздвигалась пустошь вслед за исчезающей растительностью когда-то благоухающего уголка земли.
Наш костер догорал мелкими язычками пламени на концах иссякающих в огне сухих веток. Михаил Андреевич палкой подталкивал недогоревшие головешки глубже в жар. Вечерняя прохлада ластилась за нашими спинами. Со стороны деревни слышалось мычанье коров, блеянье овец, раздавались голоса женщин, встречавших стадо.
– Вот такая история, – проговорил мой старший товарищ. – То ли небыль, то ли быль, как поется в песне.
Он помолчал в размышлении.
– Бабушкины сказки. Только вот, говорят, сказка-то ложь, да в ней намек. Правильно? Как, по-твоему?
Он помолчал, помешивая в размышлении пунцовые угли, и добавил:
– Есть продолжение у сказки. Но уже поздно, расскажу как-нибудь в другой раз.
Михаил Андреевич умер лет через десять после той нашей охоты. Он так и оставался неутомимым до последних лет жизни, но чувствовал себя средь людей не совсем уютно. Люди плохо понимали его, видели в нем куркуля, живущего, дескать, только для обогащения. Сад, заложенный, взрощенный его руками, недолго пережил его. Сегодня за оградой новых хозяев сада уже нет деревцев; заросли крапивы да длинных побегов американского клена – неприхотливого сорняка, укореняющегося там, где земля остается без внимания человека, уныло шуршат листвой. Лишь одна старая яблонька – напоминание о недавнем благоухании, доживает свой век. Глядя на нее, я часто вспоминаю ставшего для меня близким человека, общение с которым было не просто интересным, но полезным.