Жеребец воителя, пританцовывая, немного попятился, а всадник, встав в широких кожаных стременах, привествовал Годину правой рукой.
– Я – Брагода-Вук из рода Оркса Бешеного.
По традиционному для варягов акценту и волчьей накидке тиун понял, что этот воин здесь пришлый.
– Я не слышал никогда о таком роде.
– Его хорошо знают в полабской Русии… Еще в Венедии, Вагрии, Гугии и на восточной воде Порусья.
– О-го! Да знают ли? – усомнился Година, дразня борсека и между делом поглядывая, нет ли притаившихся в отдалении его сородичей.
– Знают, знают, – спокойно проговорил Брагода, толкнув ногами своего коня. – И не дай бог тебе его узнать!
– Что-о? – прорычал Година, однако всадник уже удалялся легкой рысью.
– Возьми его! – приказал тиун, обращаясь к старому дружиннику Осте Ухатому.
Оста привычным движением посадил стрелу, натянул тетиву, но выстрелить почему-то не смог, хотя спина всадника уже маячила на оскаленном железном зубе.
…Вечерело, когда Година, внезапно потеряв интерес к лесным поискам, заспешил в обратную дорогу. Многие понимали, что ведет его какой-то помысел, связанный с дерзким лесным воином. Дружинников, вернувшихся к своим коням, немало удивило и то, что горячий на руку и неуемный в обиде изборский посадник вдруг отпустил врага, не распоров, по обыкновению, обидчика от подбородка до детородного ответвления.
Година насупился и молчал, покачиваясь в седле. У камышового брода он вдруг приказал свернуть в другую сторону, и тогда многие нашли подтверждение своим мыслям.
В сумерки дружина вышла к постоялому двору у прямоезжего тракта на ивонию. Година не велел расседлать своего коня. Он спрыгнул на землю и пошел расспрашивать о чем-то испуганного хозяина. Шло время, воины, сняв доспехи, уже собрались вечерять незатейливой крестьянской снедью, а посадник все не появлялся. Наконец он вышел из низенькой бревенчатой избы, отозвал в сторону сотника и что-то сказал тому. Затем легко, без помощи стремянного, вскочил в седло и, дав знать хозяину, чтобы тот следовал за ним, взял с места в галоп. Хозяин с трудом забрался на сонную кобылку, долго барахтался на животе поперек ее спины, кое-как уселся и заспешил вдогонку.
Не слушая пустую болтовню Годиновых гридей, услуживающих изборскому посаднику в обучении ратному делу, сотник сказал старым воякам Осте и Василию Кривому:
– Тот, в лесу, был борсек. – Дружинники утвердительно закивали. Сотник пригубил ритон стоялого, хваткого меда. – Если к полуночи не вернется – велел всем выступать к тракту.
– Кто не вернется, наш-то? – шутливо переспросил Васильке. – Этот хоть от черта придет и того с собой притащит!
Все трое дружно рассмеялись, разрывая зубами розовую духовитую козлятину, зажаренную ломтями на ножах.
Година между тем нещадно гнал коня. Стена непродышливой пыли вставлена на пути далеко отставшего от него хозяина постоялого двора. Тиун не щадил никого и ничего, даже времени, и расправлялся с ним соразмерно с собственным горячим темпераментом. Не обнаружив за спиной своего спутника, он перевел коня в рысь, затем подобрал на себя поводья. Время ожидания показалось ему вечностью.
– Ну что ты плетешься?! – накинулся тиун на гостинщика, когда тот приблизился.
– Да какой из меня скакач?
– Далеко еще?
– Гона три.
Година больше не отрывался, хотя это и стоило ему немалых душевных усилий. Вскоре в густых осенних сумерках замерцал огонек.
– Это они, – сказал его измученный спутник. Година проверил рукой нож-засаножинк, вытащил его и спрятал в левый рукав.
– Ну вот и добре!
Впереди раздался пронзительный свист, и на дорогу вышел растрепанный мужик с горищей головней на руках.
– Кто такие? Чего тут рыщете?
Гостинщик заерзал, но, совладав с собой, ответил твердо, хотя и визгливо:
– Махоню кликни, дело у нас до него спешное.
– Махоню? – наигранно удивляясь, переспросил мужик, разглядывая приезжих.
От Годины не ускользнуло, как по кустам – справа и слева – метнулись быстрые тени.
– Ну-ну, не шалить там! Слышь? – рявкнул он таким голосом, что нескладная гостинщикова кобыла шарахнулась в сторону.
– Дома понукать будешь, – спокойно отозвался мужик с головней, – ежели доберешься до него.
Краем глаза Година заметил, как сзади из темноты в его сторону пошла жердина. Тиун, разом навалившись на заднюю луку седла, укоротил ее мечом вполовину так, словно бы это был ивовый прут. Развернув коня, тиун с маху взял нападавшего, перехватив ему горло своей тяжелой рукой. Другой пятерней зацепил косматые кудри и рванул вверх, дав коню пятки. Мужик заревел, как подсаженный стрелой медведь. Година перебросил его поперек седла и приставил к горлу засапожник.
– Если кто двинется – перережу этому дурню глотку!
– Валяй, режь… – проговорил кто-то, уверенно выступая из темноты. —У меня этого добра много. Режь!
– А, так ты и есть Махоня?
– Я и есть, – спокойно сказал вожак ушкуйников и зорким взглядом окинул Годину. – Ишь ты, боров какой! Людей моих собрался резать…
Он вдруг метнулся вперед, пытаясь повиснуть на конской шее, но Година, словно предугадав, резко поворотил коня и так ударил вожака ногой в грудь, что тот отлетел и шлепнулся оземь.
Все вокруг словно оцепенели. Первым заговорил опомнившийся гостинщик.
– Махоня, это посадник изборский… И дружина его здесь стоит, не уйти вам!
Махоня поднялся, не сводя глаз с Годины Добрынича.
– Ты что там лопочешь, Щуня? Кто это вольного ушкуйника может в чистом поле взять, да еще ночью? А вот тебе, это верно, уйти некуда.
– Да у него дело к вам. По добру сладить пришел.
– По добру, говоришь?