* * *
...Вечерело, когда Година, внезапно потеряв интерес к лесным поискам, заспешил в обратную дорогу. Многие понимали, что ведет его какой-то помысел, связанный с дерзким лесным воином. Дружинников, вернувшихся к своим коням, немало удивило и то, что горячий на руку и неуемный в обиде изборский посадник вдруг отпустил врага, не распоров, по обыкновению, обидчика от подбородка до детородного ответвления. Година насупился и молчал, покачиваясь в седле. У камышового брода он вдруг приказал свернуть в другую сторону, и тогда многие нашли подтверждение своим мыслям. В сумерки дружина вышла к постоялому двору у прямоезжего тракта на Ливонию. Година не велел расседлать своего коня. Он спрыгнул на землю и пошел расспрашивать о чем-то испуганного хозяина. Шло время, воины, сняв доспехи, уже собрались вечерять незатейливой крестьянской снедью, а посадник все не появлялся. Наконец он вышел из низенькой бревенчатой избы, отозвал в сторону сотника и что-то сказал тому. Затем легко, без помощи стремянного, вскочил в седло и, дав знать хозяину, чтобы тот следовал за ним, взял с места в галоп. Хозяин с трудом забрался на сонную кобылку, долго барахтался на животе поперек ее спины, кое-как уселся и заспешил вдогонку. Не слушая пустую болтовню Годиновых гридей, услуживающих изборскому посаднику в обучении ратному делу, сотник сказал старым воякам Осте и Василию Кривому: - Тот, в лесу, был борсек. - Дружинники утвердительно закивали. Сотник пригубил ритон стоялого, хваткого меда. - Если к полуночи не вернется велел всем выступать к тракту. - Кто не вернется, наш-то? - шутливо переспросил Васильке. - Этот хоть от черта придет и того с собой притащит! Все трое дружно рассмеялись, разрывая зубами розовую духовитую козлятину, зажаренную ломтями на ножах.
* * *
Година между тем нещадно гнал коня. Стена непродышливой пыли вставлена на пути далеко отставшего от него хозяина постоялого двора. Тиун не щадил никого и ничего, даже времени, и расправлялся с ним соразмерно с собственным горячим темпераментом. Не обнаружив за спиной своего спутника, он перевел коня в рысь, затем подобрал на себя поводья. Время ожидания показалось ему вечностью. - Ну что ты плетешься?! - накинулся тиун на гостинщика, когда тот приблизился. - Да какой из меня скакач? - Далеко еще? - Гона три. Година больше не отрывался, хотя это и стоило ему немалых душевных усилий. Вскоре в густых осенних сумерках замерцал огонек. - Это они, - сказал его измученный спутник. Година проверил рукой нож-засаножинк, вытащил его и спрятал в левый рукав. - Ну вот и добре! Впереди раздался пронзительный свист, и на дорогу вышел растрепанный мужик с горищей головней ч руках. - Кто такие? Чего тут рыщете? Гостинщик заерзал, но, совладав с собой, ответил твердо, хотя и визгливо: - Махоню кликни, дело у нас до него спешное. - Махоню? - наигранно удивляясь, переспросил мужик, разглядывая приезжих. От Годины не ускользнуло, как по кустам - справа и слева - метнулись быстрые тени. - Ну-ну, не шалить там! Слышь? - рявкнул он таким голосом, что нескладная гостинщикова кобыла шарахнулась в сторону. - Дома понукать будешь, - спокойно отозвался мужик с головней, - ежели доберешься до него. Краем глаза Година заметил, как сзади из темноты в его сторону пошла жердина. Тиун, разом навалившись на заднюю луку седла, укоротил ее мечом вполовину так, словно бы это был ивовый прут. Развернув коня, тиун с маху взял нападавшего, перехватив ему горло своей тяжелой рукой. Другой пятерней зацепил косматые кудри и рванул вверх, дав коню пятки. Мужик заревел, как подсаженный стрелой медведь. Година перебросил его поперек седла и приставил к горлу засапожник. - Если кто двинется - перережу этому дурню глотку! - Валяй, режь... - проговорил кто-то, уверенно выступая из темноты. - У меня этого добра много. Режь! - А, так ты и есть Махоня? - Я и есть, - спокойно сказал вожак ушкуйников и зорким взглядом окинул Годину. - Ишь ты, боров какой! Людей моих собрался резать... Он вдруг метнулся вперед, пытаясь повиснуть на конской шее, но Година, словно предугадав, резко поворотил коня и так ударил вожака ногой в грудь, что тот отлетел и шлепнулся оземь. Все вокруг словно оцепенели. Первым заговорил опомнившийся гостинщик. - Махоня, это посадник изборский... И дружина его здесь стоит, не уйти вам! Махоня поднялся, не сводя глаз с Годины Добрынпча. - Ты что там лопочешь, Щуня? Кто это вольного ушкуйника может в чистом поле взять, да еще ночью? А вот тебе, это верно, уйти некуда. - Да у него дело к вам. По добру сладить пришел. - По добру, говоришь? Година сбросил своего пленника на землю, спрятал нож, однако руку положил па черен меча. - Пришел я нанять тебя и людей твоих на службу, - сказал посадник. Отслужишь - награжу шедро. Хочешь - монетой чеканной, хочешь - оружием, хочешь - конем. - Что за службу велишь справить? - Человека нужно одного взять. - Что ж ты одного да целой дружиной взять не можешь? - То мое дело, - огрызнулся Година. - Ну что, отслужишь? Махоня посмотрел на него сговорчивым взглядом. - Каков человек твой? - Воин. Складный воин. Бить его лучше стрелой, сзади. - Увертлив, видать? Но у нас на всякого лиса свои силки найдутся. Година спрыгнул с коня. - Я сам с вами поеду... Этот - не лис, этот - волк, волчара! С рассвета поедем. - Година подошел к костру, вокруг которого были в беспорядке разбросаны прелые шкуры. - Значит, сговорились? - Сговорились! - отозвался Махоня, жестом приказывая гостиншику слезать с лошади. Обсудив еще кое-какпе мелочи с вожаком, Година заспешил назад. Он старался не замечать гостинщика, заставляя себя забыть о нем. Годиня подозревал, что злоба атаманова за свое принижение в глазах разбойничьего круга должна быть на ком-то вымешена. Впрочем, все это мало тревожило тиуна. Гостишцик собрался было ехать вдогонку за изборским посадником, однако рука атамана остановила его: - Погоди, мил человек. Куда так спешишь? Дорша Щуня, рябой нескладный мужик, державший постоялый двор на ливонском тракте, съежился от страха. Когда ночь проглотила изборца, гостинщнку стало совсем скверно. - Что ж ты приумолк, Щуня? - сверкнул глазами Махоня. - То стращал нас дружиной, а теперь вот и сник,а? Ушкуйники засмеялись. - Садись к огню, погрейся... Вот ведь как получается: едва какой-нибудь полоцкий купчина соберется в чудь - тут как тут Щуня со своими уговорами. И купец, понятно дело, поостережется дальше путействовать, чтоб, значит, на лихоимцев не наехать. Щуня дергался, как домовая мышь в хорьковых зубах. Он присел поближе к огню и потянул к себе пожираемую огнем ветку. Махоня подошел к Щунз, подбоченясь, потом спокойно взял гостинщика за ворот суконного оплечья и, приподняв, сунул лицом в пылающие угли. Щуня взвыл, неистово вырываясь, но жилистая рука Махони словно окаменела. Какое-то время в углях еще угадывалось биение жизни. Наконец Махоня отошел от костра. Гостинщик, глубоко зарывшись в него лицом, больше не шевелился. Теплый воздух над становищем ушкуйников пропитался сладковатым запахом жареного мяса...