Глаза Ваби загорелись. Через пару минут он прибавил:
– Несколько дней уже продолжается ловля и рекогносцировка. Если они отступились от нашего преследования и бросили в ложбине такую выгодную добычу, как мы, это значит, я не сомневаюсь, что они почуяли погоню в тылу. Мы присутствуем только при начале стычки. Завтра солдаты отправляются на настоящую чистку. Вы ведь останетесь, Род, правда? И запишетесь со мной в солдаты на всю кампанию?
– Я не могу, Ваби. Вы ведь это сами знаете, мать меня ждет, и вы обещали меня проводить. Солдаты могут обойтись без вас. Едемте в Детруа и уговорите вашу мать отпустить с нами Миннетаки.
Ваби растроганно пожал руку Роду.
– Это невозможно, мой долг остаться здесь. Миннетаки тоже не сможет сопровождать вас. Ее сейчас нет здесь.
Родерик зашатался и побледнел.
– Успокойтесь, она в безопасности! – проговорил Ваби. – Она так нервничала, да и здоровье ее так пошатнулось, благодаря ужасным испытаниям, пережитым ею в течение этих двух месяцев, что отец решил удалить ее немедленно же до окончания всех этих событий. Отец хотел и мать отправить вместе с ней, но она решительно отказалась.
– Миннетаки далеко отсюда? – пролепетал мальчик.
– Она уехала в Кэногами-Хоуз четыре дня тому назад в сопровождении одной женщины и двух провожатых. Это их следы вы видели на санной дорожке.
– Значит, маленькие ножки действительно были ее!
– Вы ведь это говорили, дорогой друг! Значит, решено: вы остаетесь? Таким образом, вы первый будете ее приветствовать по возвращении.
– Я не могу. Моя мать прежде всего.
Миннетаки перед отъездом оставила своей матери-индеанке письмо на имя Родерика. Ваби принес письмо в его комнату, чтоб хоть немного утешить юношу. Девушка писала, что, без сомнения, она вернется раньше возвращения молодого охотника. Если случится обратное и если Род уедет, не дождавшись ее, то она очень просит его не забывать дорогу в факторию и в следующий раз взять с собой миссис Дрюи. За обедом Миннетаки-мать несколько раз повторила это приглашение. Она прибавила, к большой радости Рода, что лично уже несколько раз писала миссис Дрюи, которая все время находится в добром здравии, и что она считает ее своим друюм.
Вечером делили меха, которые директор фактории приобрел у них от имени кампании. Доля Рода вместе с третьей частью золотых самородков составила приблизительно семьсот долларов.
Утром Род написал Миннетаки длинное письмо, и верный Муки взялся доставить его молодой девушке.
Род сел в сани, которые его уже поджидали.
Мальчики пожали друг другу руки.
– Мы вас ждем будущей весной, как только сойдет снег! Это решено, не правда ли?
– Да, если буду жив, – ответил мальчик.
– На этот раз мы отправимся за золотом!
– Да, за золотом!
– И Миннетаки будет здесь! – прибавил Ваби.
Род покраснел. Сани двинулись. И скоро они уже неслись по белой равнине. Род, с устремленным вдаль взглядом, мечтал о материнских ласках. Но порой он все же обращался мыслью назад и снова видел перед собой дорожку в Кэногами-Хоуз, на которой отпечатались следы маленьких, любимых ножек. До весны было еще далеко… И из глаз бедного мальчика скатились две крупные слезы.
Гризли
В этой моей второй книге о животных, которую я предлагаю читателям, есть нечто, напоминающее исповедь. Исповедь и надежду. Исповедь человека, который долгие годы охотился и убивал, прежде чем понял, наконец, что дикие животные дают собою гораздо больший материал для захватывающего спорта, чем для простого убийства, – и надежду, что то, что я описываю, сможет хоть сколько-нибудь побудить читателя почувствовать и понять, что величайшее наслаждение на охоте составляет не убийство, а именно возможность предоставить животному жить. Совершенно справедливо, что в необъятных пустынях приходится убивать поневоле, чтобы жить; каждый должен питаться мясом, потому что мясо есть жизнь. Но убивать для пищи – не есть убийство; это совсем не та страсть, которую я никогда не забуду и которая заставила меня однажды в горах Британской Колумбии в течение менее чем двух часов убить четырех медведей гризли, то есть погубить сто двадцать лет жизни всего только в сто двадцать минут. И это только один пример из тех тысяч, в которых я вспоминаю себя, как преступника, потому что убийство ради удовольствия ничем не отличается от самого настоящего убийства. Я задался целью в этих моих скромных книжках хоть чем-нибудь искупить мой грех, и мое искреннее желание состоит не только в том, чтобы предложить их публике, как интересные романы, но и в том, чтобы сделать себя ответственным за правдивость сообщаемых фактов. Как и у человека, в жизни диких зверей бывают свои трагедии, юмор и пафос; там – факты высокого интереса, именно там вы натолкнетесь на настоящие случаи и на настоящие переживания, которые так и просятся, чтобы их зафиксировали в книгах. В «Казане» я пытался дать читателю представление о моем долгом пребывании среди ездовых собак на Дальнем Севере. В этой же книге я предлагаю мельчайшие подробности из жизни тех диких зверей, которых вывожу героями. Маленький Мусква прожил у меня в канадских Скалистых горах все лето и всю осень. Пипунаскус погребен в округе Файрпан-Рэндж, причем мы поставили над ним памятник, точно это был белый человек. Два медвежонка, которых мы выкопали из берлоги в Атабаске, уже издохли. А Тир еще жив, потому что обитает в таких краях, куда не заходит ни один охотник, а мы не смогли убить его только благодаря простой случайности. В июле 1916 года я вновь посетил те места, где жили Тир и Мусква. Я полагал, что с первого же взгляда узнаю Тира, потому что это был действительно выдающийся во всех отношениях зверь. Так оно и вышло. Что же касается Мусквы, то за два года из маленького медвежонка он превратился в настоящего медведя. Мне приятно вспомнить, что он еще не разлюбил сахар и несколько раз ночевал со мною под одним одеялом; мы вместе с ним охотились на ягоды и корешки и часто забавлялись шуточной борьбой, когда я останавливался на ночлег и разбивал палатку. Но, несмотря на все это, он, по всей вероятности, никогда не простит мне того, что я так грубо бросил его тогда одного, маленького и беспомощного, – но ведь я хотел предоставить ему свободу и возвратить его обратно горам!