Они вернулись в комнату и после первого тоста — за прекрасных дам, гусары пьют стоя! — Чак стал долго и детально рассказывать, как на прошлой неделе его таскали к директору за отобранные на уроке истории стихи. Рассказывали про Сталинградскую битву, и Чак расписал отработанным до автоматизма размером, как «фрицам всем пришел капут / съел их триппер на яйце». Кажется, это были единственные строчки без мата, но даже они выглядели не слишком прилично. Похоже, на этот раз Чаку так легко не отделаться: налицо кощунство, издевательство над самым святым, и шить ему станут не матерщину, а именно антисоветчину. Чак, однако, не сомневался: родители что-нибудь придумают и его отмажут, как делали уже не раз.
— В крайнем случае, получу выговор с занесением, — объяснял он, — который все равно через полгода снимут. Мне же главное к поступлению чистую анкету иметь.
Когда допили бутылку, Феликс поставил кассету с песнями «Битлз». Начали танцевать и чуть опьяневший Глеб радовался, что понимает хоть припев: Джордж Харрисон бесконечно повторял I Me Mine I Me Mine I Me Mine, и Глеб кружился по комнате, радуясь, что современные танцы не требуют партнерши, и одновременно огорчаясь, что Оксана, видимо, не придет.
На середине песни раздался звонок в дверь: полдесятого, родителям возвращаться рано, и Феликс рванул в прихожую с радостным кличем:
— Вольфсон, ты сестру привел с собой или как?
Глеб бросился за ним следом и увидел за дверью Оксану. У нее было какое-то совсем незнакомое лицо, таких лиц Глеб никогда раньше не видел. Остановившиеся глаза, дрожащие губы, рука судорожно сжимает ремешок сумки.
— Вольфсона арестовали, — сказала она.
Глава четырнадцатая
На следующий день в Хрустальном все вели себя так, будто ничего не случилось. Было видно, что все подавлены, но как ни в чем ни бывало обсуждали концепцию первого номера и решали, надо ли организовать распределенную виртуальную редакцию — Шаневич, Андрей и Шварцер в Москве, Фарбер в Германии, Арсен в Израиле, Манин и Делицын в Америке и так далее — или можно ограничиться обычной. Милиция выдвинула версию, что в подъезде на Снежану напал какой-то наркоман, который искал денег на дозу, пьяный подросток или просто маньяк-убийца. Никто, похоже, не обратил внимания ни на исчезновение кухонного ножа, ни на странный иероглиф над трупом.
Глеб делал вид, что работает, а на самом деле читал присланную в редакцию статью, объяснявшую читателям — а заодно и Глебу — что такое «сетература», и почему будущее принадлежит именно ей. Глебу нравились эти новые русские слова — «сетяне» вместо «netizens», «мыло» вместо «e-mail», «гляделка» вместо «browser» и Повсеместно Протянутая Паутина вместо World Wide Web, — и в другой раз он оценил бы этот неологизм, но сегодня его мысли были далеко. Связано ли убийство Снежаны с историей Маши Русиной? Погибла ли Снежана только потому, что могла выдать человека, который лишил Шварцера денег Крутицкого?
— Мы решили некролог в Сети повесить, — В комнату вошел Андрей. — Давай я текст напишу, а ты прикинешь, как это должно на экране выглядеть. Вот, даже фотография есть.
Он протянул Глебу глянцевый прямоугольник: живая Снежана улыбалась и поднимала к объективу бокал вина, красного, как ее глаза, высвеченные вспышкой.
— Хорошая фотка, — сказал Глеб.
— Да, — кивнул Андрей, — глаза только убрать. А так нормально.
Глеб пошел к сканеру в дальнем углу. Под крышкой оказался листок бумаги — видимо, кто-то забыл. Глеб положил листок на стол, пристроил фотографию Снежаны, закрыл крышку и нажал кнопку. Взгляд скользнул к листку. На этот раз он его узнал: страничка из блокнотика Снежаны с тем самым иероглифом, который, наверно, уже смыли со стены подъезда.
Глеб вертел листок в руках и вспоминал, как Снежана спросила: «Это имеет ко мне отношение?» — и он ответил: «Самое непосредственное», — не подозревая, что эти слова окажутся пророческими. Что он тогда имел в виду? Что рисуя иероглиф, вспоминал Таню, о которой напоминала ему Снежана? Но как же так вышло, что иероглиф оказался на стене? Глебом овладевало странное, неразумное и неодолимое чувство вины? Может, не нарисуй он тогда иероглиф на бумажке, Снежана была бы жива?
Он снял трубку и набрал номер, который дал ему вчера Антон.
— Олег слушает, — ответил бодрый голос. Глебу он сразу не понравился — как раз потому что бодрый.
Поначалу Олег никак не мог вспомнить Антона, но в конце концов вспомнил, и назначил Глебу встречу завтра на закрытии сезона в «Птюче». Решив, что у него еще есть время узнать, где находится «Птюч», Глеб повесил трубку и вернулся к компьютеру. Выставил свет на фотографии Снежаны, подчистил фон. Знакомые, привычные действия, и они успокаивали. Словно фотография — не портрет умершей девушки, а обычный фотоимидж, требующий доработки.