– Вероятно, было бы тоже самое, если б он остался дома, - сказал Глеб, вспомнив Феликса.
– Да, наверное, но я не об этом. Понимаешь, Интернет дает ответы почти на все вопросы. В какой-то момент кажется даже - вообще на все. Где сейчас тот или этот, что еще снял какой-нибудь режиссер, кому принадлежит та или иная фраза… ну, ты знаешь. И тут выясняется, что вопрос без ответа зачастую куда ценнее. Чистая потенциальность, сеть возможностей.
– Я понимаю, - сказал Глеб, вспомнив, как рисовал схему подозреваемых. Он и предположить не мог, что убийцей окажется девочка, с которой он четыре года учился в одном классе.
– И тогда задача - найти такой вопрос, на который Интернет ответа не дает, - продолжал Андрей. - Чтобы это, конечно, был не вопрос типа "Есть ли Бог?" или "Когда я умру?", а что-то вроде "Что я делал, скажем, 22 июня 1984 года?"
Хорошо, что я никому ничего не сказал, подумал Глеб. Даже если Шаневич знает, что Марина убийца, он тоже будет молчать. Для всех смерть Снежаны останется несчастным случаем. В истории русского Интернета не будет ни одного убийства.
40
Как странно, думал вечером Глеб, сеть любовников, о которой говорила Снежана, оказалась куда больше, чем думалось. Она запуталась в ней, словно муха, - и погибла. Марина спала с ней, спала со мной и Владом Крутицким. И еще - с Емелей. Может, даже с Абрамовым, хотя об этом я не знаю. И спала с Чаком, даже родила от него ребенка. Абрамов и Емеля спали с Иркой, а Снежана спала с Беном, Андреем и мной. Я в школе вычерчивал схему отношений; тогда мне казалось: она закончена. Потребовалось двенадцать лет, чтобы завязать на ней еще три-четыре узелка. Много лет назад под плексигласом на столе у меня лежала карточка с цитатой из Кортасара: "мы были как бы сплетены в гирлянду". А на обороте, невидимое никому, - продолжение: "позже я понял, что гирлянды бывают и траурные". Сеть, которую ткала Снежана, оказалась именно такой: траурной гирляндой на хрустальный гроб.
Вольфсон прав: жизнь немногое может добавить к тому, что мы поняли еще в школе. Мы были ранние циники, богатые отцовскими ошибками и крепкие поздним умом. Мы смеялись над родителями с их наивной верой в оттепель, в перемены к лучшему, в наступление коммунизма к олимпийскому году - верой не просто наивной, но давнопрошедшей. Мы узнали сладкий вкус государственной лжи и кислый, отдающий кровью, вкус частного предательства. Почти все мы увидели смерть друга раньше оргазма подруги. Мы думали, что лишены иллюзий и потому - неуязвимы.
Прошло десятилетие. Время оказалось не застывшим, но подвижным и ядовитым, как ртуть. Все, во что мы не могли поверить, сбылось. Наша тайная любовь стала телевизионной пропагандой. Мы верили, что живем в несокрушимом тоталитарном государстве, и наша вера оказалась смешной и наивной, как вывернутая наизнанку родительская вера в грядущую жизнь при коммунизме.
Теперь Глеб понимал, что история, случившаяся в десятом классе, - не про несовершеннолетних диссидентов, попавших в жернова системы, а про юношескую ревность и подростковый суицид. История простая и скучная, хотя от этого - не менее страшная. Не было никакого предательства, совершенного Чаком, никакого хитрого плана, придуманного Абрамовым. Были перепуганные родители, попытка спасти сына и шестнадцатилетний мальчишка, принимавший ответственность за то, в чем вовсе и не был виновен. Удивительно, сколько лет Феликс и Абрамов прожили, уверенные, что все было именно так, как примерещилось им на выпускном.
Глеб взял сумку и вышел в прихожую. Краем глаза он видел Маринин стол. Наверное, после Емелиной смерти в ней осталась только тоска. Ни ненависти, ни злобы, ни страха. Все эти чувства, неизменные атрибуты трагедии, остались в прошлом. Вместе с верой в коварство Абрамова и подростковым чувством справедливости, Марина долгие годы хранила в себе трагедию, словно застряв в том возрасте, когда впервые почувствовала внутри себя движение другого живого существа. Слишком поздно она поняла, что время трагедий кончилось.
Теперь Глеб знал, почему не стал мстить за Снежану. У него тоже оставалась одна тоска. Он закрыл за собой дверь и, спускаясь, на минутку задержался там, где месяц назад лежало Снежанино тело. Это место ничем не отличалось от других.
Этажом ниже на стене по-прежнему было написано БУДУ ПАГИБАТЬ МАЛОДЫМ. Глеб вспомнил первую часть формулы и подумал, что жить быстро не получилось: жизнь снова замедляется. Когда за его спиной с ржавым скрипом захлопнулась дверь подъезда, звук донесся, точно сквозь вату, увязая в плотном воздухе, мутном, как вода у общественного пляжа.
Эпилог