Месяц назад он взглянул в окно и удивился солнцу. Оказалось, в мире есть и другие цвета, кроме привычных оттенков серого и коричневого. Может, просто кончились Танины две тысячи, а может, Глеб наконец поверил: он действительно остался один.
Хрустальный пр., д. 5, кв. 24: не дожидаясь лифта, Глеб начинает подниматься по лестнице. Чистые стены, пока что – без надписи "Буду пагибать малодым!", квартира Ольги Васильевны, площадка перед пятым этажом, где через пару недель будет лежать труп белокурой девушки… Об этом Глеб еще не знает. Тяжело дыша, он поднимается на пятый этаж. Надо было на лифте ехать, думает он. Впрочем, вот она, дверь – белой краской по старому дерматину цифры "24". Андрей так ему и сказал: номер запомнить легко – четыре факториал.
N факториал – это произведение всех чисел от единицы до n. Два факториал – два, три факториал – шесть, четыре факториал – двадцать четыре. Еще один фрагмент ненужных школьных знаний.
Андрей так и сказал: номер запомнить легко – четыре факториал, и Глеб даже не удивился: он встретил Андрея на дне рождения Емели, Миши Емельянова. Глеб и Емеля когда-то вместе заканчивали пятую матшколу. В Москве было три пятых школы: обыкновенная и две "спец" – языковая и математическая. Были и другие матшколы, но пятая – самая заслуженная, выдержала страшный разгром в 1972 году и воспряла, словно Феникс из пепла.
Они считали себя солью земли, городской элитой, настоящими интеллигентами, будущими учеными, потенциальными героями "Полдня XXII век". Глеб, Феликс, Витя, Емеля… страшные события десятого класса разбили их дружбу, разложили на множители общий знаменатель их класса.
Сразу после поступления в институт Глеб поехал в Крым и там познакомился с Таней. До сих пор он помнил ее выцветшие на крымском солнце волосы – пожалуй, единственное, что удержала память. Так началась другая жизнь, где не было места ни старым матшкольным друзьям, ни факториалу четверки. А ведь когда-то Глеб любил математику едва ли не больше всего на свете. Помнится, еще в третьем классе прочел: в древнем Вавилоне существовала двенадцатиричная система счисления. Двенадцать – красивое число, куда лучше десяти, нашего основания системы счисления. Вроде бы потому, что древние люди считали на пальцах. Идея основывать систему счисления на количестве пальцев в третьем классе казалась Глебу изменой чистоте математической абстракции, чтобы не сказать просто – глупостью. Последние десять лет, впрочем, ему казалось глупостью думать обо всем этом всерьез.
Кстати, дважды двенадцать – двадцать четыре, кв. 24, у двери нет звонка, толкни – и входи.
Теорию сингулярности не проходят в матшколах, но ты все равно знаешь, что есть такая точка, в которой незначительное возмущение вызывает фатальное изменение в поведении системы – то, что на научном языке называется катастрофой. Толкни дверь – и входи, прямо в прихожей увидишь невысокую шатенку в яркой полупрозрачной юбке и черной маечке. Полоска голого живота, кажется, блестит в пупке сережка – а, может, только почудилось: девушка ни секунды не стоит на месте, вот уже поворачивается к собеседнику, невысокому парню в мятом темном костюме, в шапочке, прикрывающей затылок. Глеб смутно помнит: это какой-то ритуальный еврейский головной убор – талес? Цимес?
– Привет, – говорит парень Глебу и протягивает руку: – Арсен.
– Снежана, – говорит девушка, и Глеб понимает: даже его собственное имя прозвучит теперь заурядно, но все равно называется, пожимает руку, спрашивает:
– А где мне Андрея найти?
– Во второй боковой, – говорит Арсен, – как всегда.
Снежана смеется, толкает Арсена в грудь кулачком: Он тут раньше не был, как же он найдет? – а тот, уже покидая квартиру, отвечает: Твоя очередь быть Ариадной, мать.
Пойдем, говорит Снежана. Чем-то напоминает Таниных подруг, девочек из МАрхИ, совсем не похожих на Глебовых одноклассниц. Они по очереди позировали друг другу обнаженными, а летом на пляже мерялись – у кого у?же талия и больше грудь. Глядя, как Снежана покачивает худыми бедрами, Глеб представляет ее голой, задрапированной в какую-то простыню, спадающую складками вдоль длинных ног, видит стакан портвейна на столе, чувствует запах краски – и понимает, что скучает по этим девушкам, исчезнувшим из его жизни вместе с Таней.
Они входят в большую комнату, на столе – тарелки с остатками еды, разбросанные компакт-диски, стопка одинаковых книг. Глеб читает название: "Семиотический подход к изучению наследия московско-тартуской школы", пожимает плечами: лучше б какая-нибудь математика, там хоть слова знакомые. Из колонок доносится песня на несуществующем языке – гзи-гзи-гзэо, – на стене висит плакат международной конференции по объектно-ориентированному программированию: вот где наверняка найдутся старые знакомые.
Квартира 24, четыре факториал. Ненужные знания, несуществующий язык. С этим миром Глеб простился много лет назад и не предполагал возвращаться. За Снежаной он выходит в коридор. Высокий улыбающийся блондин сосредоточенно курит у окна, стряхивая пепел в консервную банку. На нем клешеные джинсы и рубашка с большим воротником, мода дискотек седьмого, наверное, класса. Так одевался Феликс Ляхов, главный пижон и стиляга их выпуска.
Бен, Андрей у себя? спрашивает Снежана. Блондин пожимает плечами и, широко улыбнувшись, кивает вглубь коридора: мол, проверь сама, я не знаю. Как такой реликт мог дожить до 96-го года? Как он сохранил свои клеша, большие воротники, записи "Бони Эм" и "Аббы"? Глеб представляет себе квартиру, напоминающую музей: шкафы старых вещей, бобинный магнитофон, виниловые диски, катушки в пожелтевших картонных коробках… Может, я и не прав, думает он, может, просто мода возвращается?
Коридор – как в любой старой коммуналке, Глеб в таких бывал пару раз в жизни. На двери – стикер с пятипалым листком, надпись: Legalize it – NOW!; на следующей – приклеенная скотчем распечатка: собака перед экраном компьютера, а внизу стандартным Courier набрано: "В Интернете никто не узнает, что ты @".
Что это значит, Глеб не понимает. Не все ненужные знания преподают в математических школах: кое о чем узнаёшь позднее. Или не узнаешь, смотря как все повернется.
Снежана толкает дверь. В углу крошечной комнаты – рюкзак, полный книг (кажется, разных); на стуле – скомканная рубашка, два непарных носка и несколько старых пятидюймовых дискет. На полу – сумка с эмблемой MIT, россыпь трехдюймовок и матрас, рядом – недопитая бутылка пива. Поверх не застланной постели в джинсах и майке лежит Андрей с книжкой в руках.
Глеб когда-то объяснял отцу: беспорядок в комнате – признак человека, ставящего математические абстракции выше реальности материального мира. Чем больше видимый хаос, тем ближе ты к совершенству. Вот Свидригайлов говорил, что бесконечность – это банька с паутиной по углам. А бесконечность – это символ математического совершенства, будь она хоть счетной, хоть континуальной.
Множество, содержащее бесконечное количество элементов, называется счетным, если все его элементы можно пронумеровать. Как ни странно, бывают бесконечные множества большей мощности: например, множество точек отрезка или иррациональных чисел. Оба они являются континуальными множествами, мощности алеф-ноль. Большинство знаний, полученных в матшколе, бесполезны в жизни – вот и эти могут пригодиться только чтобы рассказывать Тане, почему алеф в рассказе Борхеса называется алефом.