Глеб перебрался на кухню, притащив с собой магнитофон. Вы лучше лес рубите на гробы – в прорыв идут штрафные батальоны. Песня давно перестала быть крамольной, но драйв остался. Леса, вырубленные на гробы. А перед нами все цветет, за нами все горит. Хорошо.
Емеля в свое время даже написал в сочинении, мол, военные песни Высоцкого – лучшее, что написано о Великой Отечественной, вспоминает Глеб. Не страшно, что Высоцкий не воевал, – Лермонтов тоже не участвовал в Бородине. Лажа поставила тройку – сказала: нельзя даже сравнивать песни Высоцкого с книгами Василя Быкова или Григория Бакланова. На этот раз я не возмутился самоуправством: в самом деле, зря Емеля потащил нашего неофициального Высоцкого в их официальный военный контекст.
Но все равно: в моем сердце живет память о какой-то другой войне, не похожей ни на войну Высоцкого, ни на войну Быкова или Бакланова, ни на ту войну, о которой полюбили говорить в перестройку: два людоеда, Гитлер и Сталин, делят Польшу и уничтожают свои народы. Эта память жива и сейчас – подпевая и крики "ура" застревали во рту, когда мы пули глотали, я думаю: меня все еще коробит, когда Ося говорит "арийский" с интонацией, словно это – медаль на грудь.
И кроме памяти об этой великой войне, была еще одна война, в которой я успел поучаствовать. "Эрика" берет четыре копии, папки с запретными стихами громоздятся, как ящики с патронами, ксерокс недоступен, как атомная бомба. Я – одинокий Штирлиц, шпион в собственной стране, I'm a spy in the house of war, никогда не ждавший указаний из центра – потому что у моей шпионской сети никогда не было центра.
Мы были детьми, вспоминает Глеб, мы любили анекдот про человека, который захотел, чтобы его посадили в тюрьму. Не помню уже, зачем ему это понадобилось. И вот, приходит он в милицию, кричит: "Коммунистов – на фонарь!" – и мент отвечает: "А что, наши уже в городе?"
Мы так смеялись, мы и помыслить не могли: не пройдет и десяти лет, как миллионные толпы будут ходить по Москве, скандируя "Долой КПСС!". Окажется: наши уже в городе, но от этого не легче. Потому что станет ясно – никаких "наших" больше нет. Несколько лет я потерянно буду бродить по улицам бывшей имперской столицы, чувствуя себя шпионом, чья работа никому не нужна. В стране, которая вдруг оказалась чужой.
Война закончилась. Хорошие парни победили плохих – точнее, победили и растворились, пропали, словно их не было никогда. Высоцкий до этого не дожил – может, ему повезло.
Песни из "Бегства мистера МакКинли". Погода славная, и это главное. Огромные, десятиминутные баллады про американский футбол, про насилие и оружие, про хиппи и маленьких людей. И финальный аккорд:
Будущее оказалось не похожим на рай, и напророченное не сбылось. В этом наставшем будущем Высоцкий странен и неуместен – динозавр, реликт ушедшей эпохи. Пятнадцать лет назад мы думали, что он именно уснул; оказалось – все-таки умер.
Вылив грязную воду и выключив магнитофон, Глеб достал лист бумаги и выписал имена всех, кто был в Хрустальном в день смерти Снежаны. Потом соединил стрелочками Снежану и Андрея, Нюру и Крутицкого. Себя соединил со Снежаной и Нюрой. Действительно, получалась сеть, где Снежана и Крутицкий связаны через двух человек. Был еще таинственный het, который спал со Снежаной и, вероятно, имел виды на деньги Крутицкого. Была Марусина, которая тоже в эту сеть как-то включена. Воспользовавшись, как учили в школе, бритвой Оккама, Глеб предположил, что het и Марусина – один человек. Стало легче, хоть и ненамного. Четыре кандидатуры, но Андрей не может одновременно быть Undi и het, а значит, исключается из списка подозреваемых.
Оставались Луганов, Ося и Бен. Приятно, что Шаневич и Арсен исключаются по двум причинам сразу: они сидели на кухне и еще задолго до убийства говорили, что не ходят на #xpyctal. То же касается Антона – Снежана говорила, что встретила его всего за несколько дней до смерти и, даже если и переспала с ним, вряд ли успела ввести его в круг виртуальных поклонников.
Нарисованная Глебом сеть до ARPANet все-таки не дотягивала: у нее был центр, и центром этим была Снежана. Ее исчезновение нарушало связность, разрывало сеть на части. Какая все-таки глупость эти ее идеи про IRC-канал, сеть любовников, виртуальные личности и Интернет, подумал Глеб. Какой-то детский сад. Точнее – школа.
Он вспомнил, что однажды уже рисовал похожую схему – больше десяти лет назад, когда пытался разобраться в отношениях внутри класса. В центре была Марина, к ней тянулись стрелочки нежных привязанностей от Вольфсона, Абрамова и Чака. Линия между Мариной и Иркой была перечеркнута, как и линии, соединявшие Чака с Вольфсоном и Абрамовым, что означало – конец дружбе. Самого себя Глеб тогда изобразил чуть в стороне, соединенного одинокой стрелкой с Оксаной. Тогда ему казалось, что он совсем не участвует в потрясших его класс событиях. А сейчас он в самом центре.
Он снова посмотрел на схему. Луганов, Ося и Бен. Начать следует с Луганова – хотя бы потому, что Глеб знает его хуже всех.
23
Связаться с Лугановым оказалось просто: он мгновенно откликнулся на письмо Глеба, словно сутками сидел за компьютером. "Впрочем, почему нет? – подумал Глеб, открывая письмо. – Человек богатый, может себе позволить. Для него, небось, полтора доллара в час – мелочь". Луганов пригласил Глеба к себе домой. Живет он в центре, минут пятнадцать ходу от Хрустального, во дворе большого дома на Тверской. Звонок не работает, надо дернуть за длинный шнур, который свешивается из окна третьего этажа.
Задрав голову, Глеб долго смотрел, как волна идет по шнуру вверх. Потом слабый звон – и снова тишина. Глеб уже собрался уйти, когда, окно открылось. Луганов высунулся и махнул рукой:
– Обойди слева, – крикнул он.
Глеб обогнул дом и уперся в железные ворота, запертые на висячий замок. Через минуту в глубине двора появился Луганов с ключами. Они поднялись на третий этаж, Луганов толкнул дверь, и мощная звуковая волна чуть не сбила Глеба с ног.
– Извини, не сразу услышал, – сказал Луганов. – Видишь, какой расколбас.
Квартира у Луганова была странная, чем-то похожая на Хрустальный, – не то квартира, не то офис. В коридоре оживленно беседовали две девушки, а в комнате, где громыхала музыка, сидели на полу трое молодых людей, едва различимые в клубах сигаретного дыма.
– Сделайте потише, говорить невозможно, – крикнул в приоткрытую дверь Луганов.
Звук чуть приглушили, и Луганов сказал:
– Музыку через стены просто пиздец слушать. Все высокие частоты режет.
Они прошли дальше, мимо комнаты, которая служила кухней: холодильник, раковина и электроплитка с двумя конфорками. За столом сидел молодой парень с двуцветной головой: сложный узор из белых полос на черных волосах, подстриженных коротко, точно английский газон. Парень пил чай из большой чашки и смотрел в крошечный телевизор. Изображение на экране скакало.
Они прошли в следующую комнату. На столе – компьютер и колонки, в углу – брошенный на пол матрас, прямо как у Андрея.