Черная доска, белые разводы. Светка Лунева в темно-синей школьной форме читает у доски с выражением, Валера Вольфсон смотрит на круглые коленки, едва прикрытые юбкой, слушает и улыбается про себя:
Светка читает с придыханием и трагическим пафосом. Светка Лунева – известная дурочка. На самом деле это веселое стихотворение, даром что о смерти. Впрочем, смерть тоже может быть смешной. В молодости Маяковский это понимал.
Лажа любит Маяковского – вот мы и проходим агитатора, горлана, главаря чуть ли не полгода. Каждый в классе получил по стихотворению, подготовил доклад, отчитался. Я выбрал себе "Нате!", Маяковский героического периода: Вам, любящим баб и блюда, жизнь отдавать в угоду? Я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду! Особенно мне хотелось посмотреть, какие лица будут у моих одноклассников, когда я скажу у доски слово "блядям". Правда, Лажа испортила мне эффект, посвятив пол-урока разбору вопроса: какой вариант "Во весь голос" предпочтительней – с "дерьмом" или с "говном".
Черная доска, белые разводы. Светка Лунева почти всегда носит школьную форму, хотя другие девочки ссылаются на НВП и ходят в джинсах. У Луневой круглые коленки, они торчат из-под короткого подола. Я рассматриваю их, пока она со слезой в голосе читает:
Туфли у Светки так себе, новые бы не помешали. Но с деньгами у ее родителей, видать, не ахти. Зато круглые коленки, вздернутый носик и голубые глазки, в которых – ни грана интеллекта.
Два года назад Оля Кунина из 9 "В" наглоталась снотворного и месяц провалялась в больнице. Почему-то об этом узнала вся школа, и, опасаясь рецидивов, учителя не упускают случая напомнить нам о ценности человеческой жизни.
По мне, человеческая жизнь особой ценности не представляет. Ценность жизни – новомодная, гуманистическая идея, пришедшая на смену Средним Векам и вере в магию. Так объяснил Учитель.
С математической неопровержимостью это означает: если ты веришь в магию, в вертикальную иерархию, в Высшие Силы, то человеческая жизнь больше для тебя не ценна – как не была она ценна для викингов, для воинов Валгаллы.
Черная доска, белые разводы, круглые коленки, вздернутый носик. Разве у этого есть ценность? Такие, как Светка, – только строительный материал. Глупенькие хорошенькие куколки, годные для удовольствия или деторождения. В Третьем Рейхе таких отправляли в публичные дома или делали из них примерных жен. Разница, к слову, невелика.
Третий Рейх. Обычное, профанное мышление не объясняет, чем был фашизм для Европы. Школьная программа и советские книги не говорят, почему эмблемой СС была мертвая голова, почему эсэсовцы ходили в черном, зачем вообще было создано это тайное общество. Мне повезло: я встретил Учителя, и узнал: Черный Орден был создан Гитлером, дабы вырастить племя людей-богов. В тайных Бургах ковались воины внутренней партии, проходившие через ритуалы "густого воздуха". Конечно, создатели "Семнадцати мгновений весны" ничего об этом не знали: пройди Штирлиц подобные ритуалы, вряд ли он остался бы советским разведчиком.
Иногда пятая школа кажется мне таким Бургом. Точнее, отборочным семинаром Напола, где отбраковываются недостойные и выбираются лучшие, те, кто будут заниматься магией и наукой в институтах Аненербе. Те, кто прошли через пятую школу, Университет или физтех, в конце концов, попадают в секретные "ящики".
Черная доска, белые разводы. Светка повторяет заученные слова: своим стихотворением Маяковский утверждает жизнь. Вздернутый носик, круглые коленки. Обычные люди увлечены мелкими делишками, только идея способна поднять их над ними самими. Обычные люди недостойны даже ненависти.
Удивительно, что Советский Союз все-таки победил в той войне. Наверно, у Сталина была своя, красная магия, теперь безвозвратно утерянная. На собственном опыте знаю: нынешнее ЧК – заурядная бюрократическая организация. Скучным тоном мне задавали вопросы, записали ответы, отпустили. Ни пыток, ни угроз. Я им, конечно, все выложил – но ведь они и без меня все знали: у кого брал, какие книги, где встречались – всё. Только про "Майн Кампф" они не догадывались – а я не сказал ни слова. А так – что можно было мне предъявить? Ксерокс частично переведенной в "Вопросах философии" книжки? Скандинавские саги? "Преступник номер один", выменянный на макулатурного Дюма в "Букинисте" на Ленинском?
Меня заложил Чак, следователь на это прозрачно намекнул. Конечно, я предупредил всех – дружба дружбой, но надо же отвечать за свои действия. Уже потом, недели две назад, Чак пришел ко мне, рассказал, как было дело. Родители устроили ему нагоняй за матерные антисоветские стихи, а он сказал что-то типа это все ерунда, вот Вольфсон ходит куда-то читать фашистские книги – и ничего!
– Я же не знал, – оправдывался Чак, – что мама на следующий день побежит к директрисе и моими словами ей скажет: не трогайте, мол, моего сына, его одноклассники и не такое выделывают!
– То есть ты настучал, но только маме, – сказал я.
– Я не стучал, я проболтался!
Было, впрочем, поздно объясняться. Вся школа уже знает: Чак – стукач. Это так же верно, как пизда подмышкой у Емели и железная голубизна Феликса.
Я перевожу взгляд со Светкиных коленок на Маринкин профиль: она сидит через проход от меня, и мне хорошо видны завитки светлых волос на левым ухом. Теперь я поднимаюсь с ней в квартиру пить чай – и, к сожалению, дальше чая дело не идет. Может, Чак врал, и Маринка все еще девушка, а может, я просто недостаточно настойчив. Моя любовь – не плотская страсть Чака. Это настоящее космическое чувство. Иногда я мечтаю о том дне, когда мы наконец займемся любовью. Для нас это будет не просто секс – а магический момент, фаза инициации, которую мы должны пройти вместе.
Для секса вполне сгодятся глупые хорошенькие куколки, вроде Светки Луневой. Надо попробовать оприходовать ее на ближайшей дискотеке. Забавно будет, если она тоже окажется девочкой.
Черная доска, белые разводы. Я смотрю на Светкины коленки и представляю, как задеру ей юбку – и поэтому не сразу понимаю, что происходит. Светка кончила свой доклад, теперь говорит Лажа и прежде чем смысл слов доходит до меня, я вижу, как Марина закрывает лицо руками, как замирает Светка и как из прозрачно-голубого глаза медленно вытекает хрустальная слеза.
– Ребята! – говорит Лажа. – Вчера трагически погиб наш товарищ, Алеша Чаковский. Он выпал из окна своей квартиры и умер, не приходя в сознание. Сейчас идет следствие, выясняются причины этой трагедии…
Вольфсон старается вытряхнуть из головы стихи Маяковского, но все равно думает: как же оно так случайно совпало, стихи ведь раздавали две недели назад, да и Чак ничего не знал, когда какой доклад, и значит, это тоже – магия.
Глеб вспоминает, как недавно Чак вошел в класс, а все начали стучать карандашами по партам – типа, ты стучи, стучи, тебе Бог простит, а начальнички, Лех, тебе срок скостят, – и Чак выбежал, хлопнув дверью.
Марина думает, что должна бы сейчас заплакать, но не может, и только кружится голова, хоть в обморок падай. Вцепившись изо всех сил в парту, думает: никогда ей больше не назвать член эбонитовой палочкой.
Абрамов сидит, не поднимая глаз. В голове – только одна мысль: знай одноклассники правду, они бы назвали его убийцей.
32
Жена и двое детей; мне еще жить в этой стране. С порога слышу голос Арсена: Мой народ в очередной раз сделал свой выбор. Он отверг коммунизм. Так и есть, но был ли этот выбор свободным? Удивительная способность забывать: всего неделю назад на этой же кухне Луганов рассказывал, какими методами обеспечивался этот свободный выбор – и вот теперь они говорят: мой народ в очередной раз сделал свой выбор.