Васька хлопал себя ресницами глаз по морде и не хавал, чего эти двое на него орут, с понтом он не ловил рыбу, а обстреливал их заставу, мешая полноценному отдыху во время службы на спокойном морском берегу. Но помполит выскочил из себя гораздо раньше начальника и начал грязно намекать на возможность изменить родине при помощи резиновой лодки. И больше того, иди знай, вдруг Васька подает враждебные делу построения коммунизма сигналы или он резидент, которого ждала подлодка, трусливо спрятавшаяся в нейтральных водах? Однако Васька тоже умеет раскрывать свое хавало на ширину плеч, потому что на стамбульском рынке бычок дешевле, чем торгует Привоз. Так утверждают моряки, несмотря на то, что радиоточка все время переживает за дороговизну в странах капитала. Но помполиту Васька не стал гнать за экономически невыгодное для Шныря перемещение к турецкому берегу. Он просто очень тонко намекнул: к нему выступает тыловик до такой степени, что в свое время Шнырь любил его через задний проход И вообще Васькина фамилия не какой-то там Резидент или Абрамович, а вовсе Шнырь. И пусть этот штымппри погонах не распускает слюну по поводу измены родине, а то Васька вполне в состоянии дать за оскорбительное для честного советского человека слово по его багровеющей морде. Причем с такой силой, что зубы изо рта посыпятся вперемешку со звездочками с погон.
Может какой-то стервятник из Северо-Атлантического блока спустил этих речей из-за личной трусости и полной обреченности своей подлой службы, но наш помполит при таком монологе вспомнил, что за нам — Родина. А также — погранзастава с солдатами и автоматами. Как боец идеологического фронта он решил делом доказать, что не намерен терпеть грязного оскорбления страны в собственном лице. Если у защитника Советского Союза при одном хуке пусть здорового, но все-таки босяка, полетят зубы со звездочками, где тогда говорить за враждебные крейсера и торпедоносцы, постоянно скалящиеся на нашу распрекрасную жизнь?
Так что помполит без второго слова взял и изрезал у Васьки на глазах его собственную лодку. Между нами говоря, Шнырь был такой мальчик, что вполне бы пережил измену родине, о чем грязно намекал помполит в самом начале их встречи. Но такой удар по собственному карману он пережить не мог: целая резиновая лодка за сорок рублей — это вам не штопаный гандон. И сколько бы материалов съездов и пленумов не знал на память помполит, его челюсти от о легче не стало. Потому что, хотя погоны остались при звездах, а остальные двадцать пять зубов — во рту. Шнырь одним ударом сломал челюсть помполита у двух местах. И сходу понял, что теперь он точно превратился у диверсанта: с поломанной челюстью помполит не сможет действовать на нервы солдатам с прежней силой. Может быть поэтому Васька стал лупить начальника заставы с не меньшей силой, хотя этот защитник родины до шныревой лодки не касался.
Хотя начальник не успел заорать «Застава, в ружье!», многие и без того увидели, что война на их дворе уже началась. Шныря в конце концов одолели, связали собственной кодолой и взяли в плен, но ограждению заставы от этого легче не стало. Потому что локатор успели починить до того, как несколько солдат прибыли из лазарета во главе с командиром. А Васька в беседе со следователем, который тоже любил рыбачить, откровенничал не только о заповедных местах, но и продал ему страшную военную тайну. Если один невооруженный Шнырь сумел нанести заставе такой урон, что бы случилось, не дай Бог, внезапно налети на нее пара диверсантов при заряженном пистолете? Следователь сделал страшные глаза и сообщил Ваське, что это будет иметь для него последствия Потому что помполит лежит в госпитале с трубкой изо рта, а погранцы-шаровики не сильно потеют на своей службе, в отличие от правоохранительных органов. После этого психологического хода следователя Шнырь растрогался и раскололся за то, что сам видел как ночной порой девки бегают до караульных прямо на вышку.
В своих письмах из зоны Васька Шнырь спрашивал следователя, как теперь клюет рыба и за его здоровье. Мент показывал шныревские послания руководству и прослыл еще большим мастером по работе с подследственными. Но это не помешало в свое время вычистить его из правоохранительных органов; следователь выжимал из хозяйственных дел такие бабки, что многие заскрипели зубами от зависти.
Изгнанный с нелегкой службы у народное хозяйство бывший следователь Махонченко стал начальником причала. А перевоспитанный инвалид с детства Шнырь занял место боцмана под его чутким руководством. Освободившись от нелегкой работы. Юрка Махонченко подошел до грустного по поводу хорошей погоды при поганом самочувствии Цукера, предварительно послал Шныря не на, а совсем готовить катер.
— В принципе осталось только обеспечить отход. Но, честно говоря, меня беспокоит личность Быка.
Цукера в свою очередь гораздо больше волновали дрожащие пальцы и воспоминания о студенточке-вафлистке из кошмарных снов, чем Левка с его дурацкими выходками. Тем не менее, Колька успокоил Махонченко: если Бык начнет себя неправильно вести, так сходу убедится, что на морском дне умеет лежать не только якорь.
Лицо Юрки просветлело и тут же нахмурилось. До него торопливо бежала новая партия рыбаков с удочками наперевес.
— Все лодки в море, ребята. Приходите завтра, а еще лучше — через неделю. Полный завал…
До Махонченко приблизился один из рыбаков и ненароком предъявил ему уоровский билет и несколько бутылок коньяка в хозяйственной сумке.
— Черт с вами, — устало согласился Юрка, — пойдете на моем личном катере. Шнырь, ты еще долго будешь возиться с мотором?
— Начальник, а как насчет завтра? — начал фамильярничать посланец опоздавшего коллектива.
— Это сегодня я такой добрый, — откровенно зашипел Юрка, — а завтра у меня санитарный день. Так что или идите в море или на…
Пока Цукер лечил свои измученные нервы морскими ваннами и хорошим коньяком, Левка Бык таки вкалывал, как ломовик. Он сидел на тахте одного деятеля и с удовольствием смотрел, как тот покрывается липкой испариной, вертя перед собственным шнобелем золотой гроб. Деятель имел фамилию Бесфамильный и привычку прятать всяких интересных штучек вместо тех рублей, что намолачивал как только позволяет наша торговля. А наша торговля дает молотить башмалу с такой силой, какая может лишь мечтаться всемирно известным посредническим корпорациям.
Но несмотря на эту самую силу небольшой гроб тянул столько, с понтом товарищ Бесфамильный, вкалывающий у госсекторе, может поднять с одного раза всю городскую выручку, включая частную торговлю коноплей.
— Вещь, конечно, интересная, — честно признался Бесфамильный Левке Быку, — только сейчас я не потяну. Может, подождете пару месяцев?
Но ждать пару месяцев в планы Быка плохо укладывается. Потому что за это время золотой гроб можно продать раз двадцать при большом желании. Однако вслух Левка такие соображения не высказывает, а раскрывает на себе рот по поводу тяжелого материального положения:
— Ой, мне так срочно надо лавэ, вы же понимаете… Иначе бы не продавал… Уникальная вещь, фамильная драгоценность, работа великого, хотя и неизвестного мастера. Поэтому о ней никто не знает и в розыске ее тоже нет… Но раз такое дело, мне придется предложить это кому-то другому…