После второго стакана вина Кела уже был готов отдать жизнь за своего нового кореша Петю, хотя об этом ему никто не намекал. А Петя оказался настолько порядочной личностью, что раскололся еще на один стакан вина, пусть и отходил боком от пламенных объятий Гладыша, пристававшего к нему целоваться, как это учил делать по телевизору всю страну лично товарищ Брежнев.
За рыбалку уже не было желаний, Келе только и хотелось прилечь в тени будки с лучшим другом Петей, хотя тот явно твердо стоял на ногах. Несмотря на такие мечтания, Кела тут утвердительно качнул головой на вопрос за добавить и вместо лечь под будкой мужественно на нее оперся. Петя порылся в карманах и даже в носках, но ничего интересного там не нашел.
— Бабки кончились, — доверительно поведал собутыльнику Петя с грустью в голосе, и Гладыш от такого огорчения друга уже был готов завыть не тише портового буксира. — Слушай, кореш, у меня есть такая клевал мама, на пару ящиков хватит. Черт с ней, давай ее кинем и будем гулять дальше.
За пару ящиков Кела был согласен кинуть, что угодно. И больше того, он бы согласился на это даже за бутылку, но его уже старый друг Петя не был мелочным. И он достал из широких штанин дубликатом настоящего гроба небольшую вещицу.
— Видишь, Кела, — подкинул ее на ладони Петя, — настоящее золото, бля буду. Это такая же правда, как то, что мне через пару часов надо быть на лекции у консерватории. А то суки-студенты разбегутся, лишь бы не учиться от меня музыке.
Кела довольно качнул головой, потому что два часа — это тоже время. И пока студенты не захомутали друга Петю, надо по-быстрому пропить его цацку.
— Хотя бы за нее штуку, — учил ценообразованию собутыльника Петя, — знаешь сколько это будет?
Петя долго шевелил губами на морде и куском кирпича по асфальту за будкой, а Кела выпученными глазами следил за такой высшей арифметикой.
— Это будет сто двадцать девять бутылок и пирожок с повидлом на закусь, — наконец подсчитал навар Петя, и Кела тут же понял, что его кореш не только известный музыкант, но и великий математик. Он даже не пытался прикинуть сколько дней жизни можно отдать на уничтожение такого количества драгоценной влаги, а просто и незатейливо заметил:
— Опять до белочки нажраться можно…
Хотя Кела был рыбак, но изредка он делал из себя охотника и ловил белочку[123] перед посещением заведения, где ружье из бутылки заменяла капельница у полушки Кела почувствовал в ногах какую-то необъяснимую твердость. За сотню бутылок вина Гладыш был готов пилить хоть на край света, не то, что кинуть какую-то дешевую цацку поблизости. Однако, он сообразил, что солнце уже высоко стоит над будкой, поэтому не нужно бить ноги. Когда тень от винарки падала на край лужи возле нее, начинал свой обход памятных мест хутора деятель Мужик-Говно, который помогал всем страждущим Мужик-Говно обходил все будки с тщательностью погранца при контрольно-пропускной полосе. И все что ни вытаскивали интересного ханыги из своих и чужих хат для обмена на денежные знаки, привлекало его внимание. Бухарики привыкли к своему благодетелю, перековывавшему, что придем до их рук в звонкую разменную монету, а Мужик-Говно никому не признавался, как он правильно сделал бросив работу на Центролите. Хотя ему обещали увеличить зарплату на целых десять рублей и повесить изображение морды на заводской Доске Почета. А когда Мужик-Говно подсчитывал барыши от возлебудочных сделок, он искренне жалел за нехватку слюны и что не завязал с общественно-полезным трудом гораздо раньше. Потому как у бригадира до него были постоянные претензии, а синяки[124] молились на доброту Мужика-Говно, заменявшего им банковские кредиты, ломбард и комки, вместе взятые. При этом Мужик-Говно никогда не задавал своим пациентам нескромных вопросов, откуда они взяли то, за что получают наличными без ведомостей.
Когда Кела Гладыш предъявил Мужику-Говно эквивалент ста двадцати бутылок вина и пирожка с повидлом, солнечный зайчик, отразившись с крышки гроба, больно ударил по жадному глазу этого благодетеля всех синяков. Узнав за цену товара, Мужик-Говно аж вспотел, несмотря на то, что был в нейлоновой рубахе у сеточку. Ну там тридцать копеек, целый рубль или, где наша не пропадала, аж гривенник, Мужик-Говно легко отрывал от сердца при торговых операциях. Но штука — это же сумасшедшие деньги, пять месяцев каторги на Центролите, мозгами двинуться. Хотя Мужик-Говно кипел паром, обзывай Гладыша комплиментами, до которых Кела привык с детства, скупщик все равно догонял — золото стоит куда дороже. И при этом предложил в конце концов Келе целых сто рублей, но Гладыш держался неприступнее Брестской крепости и несговорчивей немцев при подписании Брест-Литовского мира Гладыш открыл на себе рот, что золотой гроб — это не та паршивая икона пятнадцатого века на пальмовом дереве из осины, которую Мужик-Говно маклаковал у него пять дней назад за целых две бутылки шмурдяка. И хотя Кела успел немножко протрезветь, а Петю он давно потерял из вида, торг продолжался до тех пор, пока солнце не коснулось противоположного края лужи за будкой.
Мужик-Говно только из любви к Келе и своей сердобольности слетал до хаты и выдал Гладышу целых девятьсот рублей, а потом погнал от будки вместе с золотым гробом за пазухой, наваривая в мечтах крутые тысячи. От возбуждения по предстоящему доходу Мужик-Говно даже не заметил, как налетел на тихо стоящую среди тротуара фигуру.
— Ты, пидар, мудило комнатное, что глаза дома забыл? — тихо заорала извинения фигура и тряхнула Мужика-Говно за барки.
— Я дико извиняюсь, товарищ, — отцепил руки оппонента коллекционер золотых гробов от рубахи в сетку, прикрывающей запотевшую майку с двумя накладными карманами. Между нами говоря, Мужик-Говно тоже умел словесно постоять за себя, но сейчас базар плохо укладывался в его планы. Иди знай, вдруг он закончится, чем обычно, ненароком нагрянет милиция, а потом выскакивай из отделения хоть и без пятнадцати суток, но и золотых сбережений на кармане майки.
Прохожие успели образовать из себя небольшой амфитеатр с удовольствием, предвкушающим дальнейших событий.
— Хорошо, товарищ, — ласково похлопала фигура в галстуке Мужика-Говно по груди в знак примирения, — только в следующий раз, пожалуйста, будьте повнимательнее.
Толпа, обозлившись от этих слов, недовольно рассеялась по своим делам, сильно огорчаясь, что драки не будет. Мужик-Говно побежал дальше, а фигура в галстуке неторопливо дошла до новоявленного келыного кореша Пети и показала ему свои ухоженные цырлы.
— Даже не дрогнули, — удовлетворенно заметил Цукер, рассматривая на свои пальцы, — как в аптеке.
— Я выставил этому козлу три бутылки вина, — поделился Шнырь за свои затраты по делу. — Теперь синий поцтак нажрется, аж приятно представить.
Шнырю вместе с Цукером при золотом гробе было бы еще гораздо приятнее, если б они знали, каких убытков государству задали спаиванием Гладыша. Хотя всю ночь бушевал ливень, Кела, несмотря на грозные природные явления, тайком от супруги уничтожал свой гонорар за реализацию гроба, надежно закрывшись от ее характера в сортире. Наутро мадам Гладыш, так и не прорвавшись в уборную, свалила на работу, напоследок грозно ударив ногой по двери, за которой отсиживался сильно готовый Кела. А когда по его подсчетам жена приступила до трудовых свершений, Кела допил последнюю бутылку, выполз из своего дзота и вспомнил за рыбалку.
Гладыш выкарачился на двор с ног до головы в удочках и закидушках, но дальше огромной лужи не отправился. Он забросил у нее справы, но в этот день, видимо, караси плохо реагировали на дождевых червей. Клева не было и Кела стал прикармливать место ловли. И хотя потом Кела отчаянно полосовал лужу спиннингом, щуки почему-то тоже не проявляли до его блесны интереса.
Телефонный звонок оторвал мадам Гладыш от чашки чая и трудовых подвигов.