У полковника, адъютанта и других офицеров не было волчьих глаз, волчьего обоняния, но замечали они, чуяли, что кругом творится неладное.
Стали совещаться, соображать. Предложили командиру офицерского отряда («истребители») выставить сильную часть в арьергард отряда, чтобы задерживать дезертиров и следить за тылом, но он наотрез отказался:
— Мой отряд привык к боевой работе, конвойная служба ему не пристала!..
Решили использовать для этого остатки красильниковцев, но когда стали собирать их, то набрали мало людей: остальные где–то разбрелись по кошевам, зарылись в шубы, в солому, спали мертвым пьяным сном.
А на востоке с пригорков уж виднелись зубцы байкальских гор. И в полдень, когда зимнее солнце осиливало морозную мглу, там ослепительно сверкали снеговые вершины.
Тогда в штабе посидели за машинкой, потрещали — и по отряду, по
разрозненным частям, из кошевы в кошеву, из саней в сани прочли приказ:
«Близок момент соединения с главными силами верховного правителя. Еще несколько переходов—и вы отдохнете, получите новое обмундирование, новые запасы воинского снаряжения с тем, чтобы под личным руководительством верховного правителя атамана Семенова обернуться вновь на наглого и гнусного врага, терзающего и продающего святую Русь.
Между тем, среди вас находятся злонамеренные и слабые, которые, забыв свой долг перед родиной и вождем, уходят к врагу, оставляя своих боевых товарищей, предавая правое святое дело…
Штаб ….ского корпуса приказывает каждого замеченного в дезертирстве расстреливать немедленно на месте»…
По кошевам, по саням, из рук в руки прошел этот приказ. Похмурились лица, поползли угрюмые улыбки, зашептались:
— Расстреляй его, коли он удерет!.. Ищи ветра в поле!..
— И куда люди бегут–то?.. Ведь вот, гляди, и к Байкалу скоро выйдем…
— А там што за сладость?..
— А в обратную сторону — слаще што ли?..
Походил приказ по рукам. И хоть в этот же день пристрелили двух, далеко отставших от отряда («устали мы! притомились!»), но, не переставая, отрывались от отряда клочки, неудержимо отставали, уходили люди. И не манил их блеск и сверкание байкальских вершин.
И волки, напуганные многолюдьем, сходили с дороги, крались за деревьями, за кустарниками, жадно глядели. Ждали.
И, воя, визжа, грызясь меж собою, пожирали трупы расстрелянных…
11. Волки грызутся.
Еще не сверкали байкальские сопки (было это на завтра после панихиды) — в штабе спор вышел.
Командир красильниковских остатков, хорунжий Агафонов, претензию заявил: охранять подполковничий гроб красильниковцам.
— Ваши люди мало надежны! — нагло поблескивая цыганскими глазами (и серьга по–цыгански в левом ухе сверкала у него!). — На них в таком деле никак положиться нельзя! А мои — будьте покойны!..
— У нас есть офицерский отряд! — сухо ответил полковник. — Это самая надежная часть!
— Я не спорю — надежная. Ну, пусть охраняют документы… зеленые ящики! — поглумился Агафонов.
— Я прошу без насмешек! — нахмурился полковник. — Извольте помнить, что здесь есть выше вас чином.
— Я — командир самостоятельной части! — выпрямился хорунжий. — Я сам себе старший… У меня один начальник — атаман Семенов!
— Ваша самостоятельная часть только и умеет, что пьянствовать и дебоширить! — вступился кто–то из офицеров. — Вы сначала уймите своих людей…
— Мои люди еще покажут себя!.. Да дело не в этом. Я еще раз повторяю: окарауливание гроба должно перейти ко мне. А то ваш отряд, который пачками дезертирует, разнюхает в чем дело — и прощай денежки!..
— Я не могу на это согласиться… — начал было полковник, но адъютант мягко и решительно перебил его.
— Можно ведь сделать так: караул смешанный — пополам, люди хорунжего и наши истребители.
— Хитрите! — захохотал хорунжий. — Страхуете себя!?
— А вы не хитрите? — посмеялся адъютант…
Так и сделали. В голове отряда пошли офицеры, за ними люди хорунжего Агафонова — и те и другие имея между собою гроб подполковника Недочетова (вдова по–прежнему шла за гробом)…
В голове отряда шли лучшие части, двигались орудия, звенели пулеметы на розвальнях. А сзади, тая, растекаясь по ложбинкам, по распадкам (не там ли, откуда неожиданно и бесшумно появлялись волки?), шли и ехали ненадежные, усталые, недовольные… Они потом проходили по тем же деревням, которые оставили еще так недавно. И там хмурые озлобленные крестьяне ругали их, показывали им опустошенные амбары, разоренные гумна, пустые клети. А затем, накормив, гнали их: