— Ступайте, ребята, в город!..
— Объявляйтесь в комитет!
— Ежели поймают — высидка будет!.. Покормите клопов…
— А то и пристукнут!..
И они тянулись в ту сторону, туда, где за хребтами разлегся мерцающий красными полотнищами город.
12. Командир Коврижкин.
Ну и пускай движется отряд, имея в голове истребителей (все не ниже поручика чином, боевые, заслуженные!), красильниковцев, тяжкоголового полковника и лукавого адъютанта (Жоржиньку любвеобильного); пускай с почетным караулом, сопровождаемый молчаливою, сумрачной, печальной вдовою тянется тяжелый гроб с останками подполковника Недочетова (мы–то знаем эти останки!). Пускай.
Ведь в стороне, за хребтами, совсем близко — невидимый, нежданный, неведомый командир Коврижкин объявился. Красный бант у него на груди. Красные ленточки наспех горят на шинелишках, на полушубках, на бекешах его бойцов.
Вот какой Коврижкин.
Коврижкин вышел из города с горстью людей, с пулеметом.
— Тихо теперь у вас, — сказал он городским товарищам. — Скучно… Вы теперь мудрить здесь станете, а каппелевцы–то тем временем и прорвутся к Семенову, за Байкал… Пойду я им хвост накручивать!..
Пошел. Перевалил один хребет — в первой же деревне дезертиров белых встретил:
— Куда вы, туды вашу мать?..
— Передаваться, в комитет… Вот и оружие.
— На кой черт в комитет!.. Смыкайся, становись в шеренгу. Шагай с нами…
В другой деревне — новые пришельцы; а там, по дорогам, в распадках — еще и еще.
Собрал их всех Коврижкин, высмотрел, выпытал. Узнал силу и состав отряда уходящего, подсчитал, с ребятами своими потолковал. Вызвал мужиков тутошних, своих.
— Вот у меня карта тут, ребята! Поначертили, поначертили на ней штабные—а какой толк?.. Вы мне без карты этой мудреной дорогу укажите: как бы нам путь скоротать, хребтами, что ли, пройти на перерез белым?.. Чтоб в лоб им войти…
Мужики поглядели на карту: ишь, бумаги сколько зря изведено! Да ведь по хребтам в самый раз дорога старая лежит. Верно, что горы крутые, зато намного короче езжанного, привычного пути.
Сложил Коврижкин карту, сунул ее в карман, велел людям, своим бойцам, выступать. С песнями, лихо. А дезертирам приказал послушать песни новые, поучиться, привыкнуть.
— Скоро вы у меня, ребята, запоете!.. Вот только командирам вашим бывшим хвосты накрутим!..
По целому снегу шагать трудно. По целому снегу грузно, нехотя тащатся сани с пулеметом. Пофыркивают лошади; поругиваясь проваливаются. по пояс люди, барахтаются, отряхиваются.
По целому снегу, без следа, в обход, как за красным хитрым сторожким зверем, привычно Коврижкину ходить. Это теперь он командир (германские окопы научили, партизанщина закрепила науку) — а раньше: поняшка за плечи, натруска с порохом и свинцом через грудь, на ногах лыжи, а впереди остромордая, с волчьей пастью, с лисьей повадкой, пестра или буска. Вот он какой. С Лены он, со щек каменных, где кулеми рубят на медведя, где плашки на белку ставят, где на неоглядных просторах тайги ямы на сохатого хитро устраивают.
Вот он какой: в глазах чернеют дальние, исконные, таежные предки — тунгусы (и скулы чуть–чуть врозь разошлись углами), а дома, где–то у старухи матери, за божничкой (бессознательная старуха!) свидетельство городского четырехклассного училища; крепкие белые зубы привычны грызть расколотку (иные строганиной называют: на тридцати градусном морозе застынет до звона серебряного рыба, на хрусткие, белые куски обухом разобьешь ее — вкусно!..); понятен ему стоязыкий, стоголосый говор тайги и знаки ее. Понятней ему, пожалуй, мудреных головоломных формул и выкладок там разных политических, социальных.
Холодное сердце у Коврижкина (у охотника всегда оно холодное), только кровь быстрее по крепким жилам льется. Холодное сердце вспыхивает, ширится, когда идешь по следу, по горячему следу — и впереди изнемогающий (не уйдет! не уйдет!), обессиленный зверь…
По красному зверю — через хребты, через распадки, через застывшие, укутавшиеся снегом речки — идет Коврижкин, и сердце холодное вспыхивает и ширится, и быстрее бежит по жилам кровь…
— Вот мы им хвост накрутим! — Сверкают крепкие белые (без пасты, без порошков — у волков всегда они белые) зубы. — Ведь накрутим, ребята?!
— Накрутим! По перво число!.. — рявкают, кашляют, смехом давятся бойцы. И шевелятся на обветренных лицах дезертиров светлые тени — не смех еще, еще не улыбка, а предвестники их, намеки.
— Накрутим!..
По хребтам, старой брошенной дорогой, движется коврижкинская стая. В стороне остаются деревни. Но оттуда бредут таежными зимниками новые бойцы: мужики корявые, мерные, лохматые — лесовики. Неповоротливые на вид, неуклюжие, — да ведь и про медведя праздно говорят, что неповоротлив он, а кто по тайге легче и бесшумней его к добыче подкрадется?