— Ваше дело… Вы что хотите, то можете сделать с нами… со мной… Я в вашей власти… Только богом я вас умоляю — позвольте мне мужа похоронить… Похороню, а потом как вам угодно… Только бы мне самой его похоронить!
Коврижкин (доносил он в это время зажженную спичку к папироске) широко взмахнул рукой, отбрасывая не догоревшую спичку, потемнел, стал злым.
— Вашего мужа, барыня, надо бы по правде–то как падаль бросить!.. Как падаль, чтоб воронье его исклевало!.. Так!.. Ежели попался бы он мне живьем, я бы сам вот этими руками (вытянул сильные жилистые рабочие руки к отшатнувшейся женщине), вот этими бы!.. задавил, как гадину… Да не пришлось… Миновало это его. Ну, его фарт… А теперь…
Выпрямился, сжал челюсти, поиграл желваками на дубленых щеках.
— Теперь разрешаю вам хоронить его! Разрешаю. Здесь.
Женщина вздохнула, сжалась, стала меньше, голову наклонила.
— Спасибо…
— А похороните — отправлю вас совместно с остальными в Иркутск.. Идите.
Женщина встала. Человек с винтовкой, стоявший у дверей, подобрав, оружие ловчее в левую руку, посторонился. Женщина помедлила уходить.
— Я попросила бы вас, — нерешительно сказала она, — отправить меня в город одну… не с этими…
Коврижкин уперся руками в стол и холодно, чуть–чуть издеваясь, взглянул на женщину.
— Не могу… Пойдете совместно с другими… Для меня все едино — вы ли, они ли… Так!..
17. Тело подполковника Недочетова.
Занесло за утро гроб снегом. Намело возле саней сугробы. Чтобы пройти, чтобы добраться до гроба, надо тропу проминать в рыхлом, сыпучем–ярком снегу. Тяжело вдове, Валентине Яковлевне, в набухших валенках снег утаптывать, дорогу к мужу прокладывать. Тяжело. Человек с ружьем,. прошедший за нею по приказу Коврижкина, обошел ее.
— Обожди! Я протопочку проложу. Легше станет.
Прошел — широкий медвежий след за собою оставил. По следу медвежьему–вдова. Встала возле гроба, ознобленными руками смахнула снежный покров. Перекрестилась. И, перекрестившись, растерянно оглянулась: как же все устроить?
Но уже подходили праздные, любопытные. Растаптывая снег, валили к гробу, к женщине. Оглядывали, осматривали. Ждали. Молчали.
Знали, что в гробу лежит (пронеслось по коврижкинской стае, от пленных известилось) лютый враг, злой, беспощадный при жизни. Знали, что возле гроба стоит скорбная, молчаливая, придавленная — вдова врага этого. Знали и молчали. И в молчании этом было зловещее, непереносимое, бьющее.
Вдова оглянулась — и побелело ее лицо. И спрятала она глаза от толпы, от жадных неотрывных глаз.
Тот, кто помог ей по снегу пройти, обернулся к толпе и сказал.
— Товарищ командир сказывал, чтоб гроб похоронить этот… Айда, ребята, которые с лопатами. Ройте на погосте могилу… А которые желающие — давайте гроб подымать…
В толпе колыхнулось. Нет еще слов — но повеяло уже гневом.
В толпе колыхнулось злое, холодное. И никто не вышел, никто не подошел к саням, ко гробу.
Вдова Валентина Яковлевна сжалась, ближе к гробу прильнула. Не глядит, не шевелится, но вся напряглась, не ушами только — всем телом слушает.
И вот:
— Черти его пушшай хоронят!..
— Это кого бы из гроба вытряхнуть, на назем, в говно!..
— Как дохлятину!.. Как падаль!
— Стерву такую на свалку тащить надо, а не хоронить!
— Да вместе бы с барынькой! С офицершей!..
— Со всеми бы шлюхами!..
Разорвало толпу, всколыхнуло, ожгло. Вот оно! Вот пришло!
Куда уйти от этих криков, от злобы, от этого возмездия? Куда? — Сжалась вдова, Валентина Яковлевна, окаменела, спрятала глаза, и в глазах — бессильный гнев и отчаянье. И стыд. Откуда–то пришедший, незнаемый, неожиданный стыд…
Колыхнулась, взорвалась толпа — но погасла почему–то.
Там, за спинами, задние увидели кого–то, удушили крики, заворчали.
Там сзади — Коврижкин.
— Почему галдеж?
Расступились (распахнулась толпа, вобрала в себя Коврижкина, замкнулась), пропустили к гробу, к вдове–застывшей, испуганной женщине.
— Чего шумите?
Из толпы, снова наростая, вскипая полетело:
— Пошто сволочь эту приказал хоронить?
— Собаке — собачья смерть!
— Вытряхнем стерву из гроба!
— Вытряхнем!..
Но, прорезая толпу и разноголосый галдеж, Коврижкинское властное, кремневое:
— Эй, тише!.. Помолчите–ка! Эй!..
И смолкло.
В едва осевшую тишину, в отстоявшемся молчании плеснулся бабий голос:
— Господин… Товарищ командир! Позвольте!.. Товарищ!..
Ко гробу, к вдове, к Коврижкину протискивалась (за нею следом конвоир) растрепанная, раскрасневшаяся, толстая, совсем не в себе Королева Безле. Протиснулась, отдышалась, сомлела.