— Какое отношение к нашей одиссее имеет Сети I? — осведомился я.
Братец пододвинул анк мне под нос и, протягивая лупу, сказал:
— Это не кто иной, как он, представлен здесь в обществе Анубиса. Вон его имя, видишь, слева, вписано в крошечный овал. — Я стал вглядываться в почти микроскопическую гравюру, а он продолжал: — А фигура на переднем плане не является частью фрески — смотри, этот человек, который, по-видимому, прикасается к анку.
— Жрец?
— Похоже на то. Ведь голова у него не покрыта, а череп выбрит. А рассмотри-ка теперь получше четыре символа Анубиса — весы, перо, анк и посох. Что ты видишь?
— Два из них — анк и посох — изображены с помощью инкрустированной в металл стекловидной массы.
Он лукаво прищурился:
— Что ты держишь в руках?
Я так и вскинулся — сообразил, к чему он клонит:
— Анк! Так, значит, нам надо отыскать в Вади-эль-Натрун титановый посох?
— Это не более чем гипотеза.
— Но как нельзя более убедительная! — вмешался Гиацинт, подходя к нам. — Что вы об этом думаете, Морган?
— Да, тут что-то есть. «Соленые ты ведаешь низины, бредут по коим мертвые, на посох свой опираясь, путь ища к бессмертью».
— Только я предвижу одну маленькую проблему, — продолжал Гиацинт. — Там мы будем иметь дело с церберами, куда более свирепыми, чем греческий сборщик мастики, вооруженный одним лишь охотничьим ружьем. Это зона, находящаяся под военным контролем. Вади-эль-Натрун — бастион христианства в мусульманской стране. Оазис, затерянный в самом сердце пустыни, где, можно сказать, и нет ничего, кроме монастырей. Последние, согласно сведениям наших людей, совсем недавно подверглись нескольким нападениям террористов. Точнее, исламистов. С обеих сторон насчитали изрядное число убитых, — уточнил он, скривившись. — Трупы выглядели весьма… гм… неаппетитно. С тех пор египетская армия начеку: следит, чтобы не допустить новых вспышек.
— С обеих сторон? — Ганса передернуло. — Что же вы тогда имеете в виду, говоря о бастионе христианства? Симпатичных ребят наподобие матери Терезы, у которых «все мы братья»? Или, что вернее, очумелых вроде святого Фомы Аквинского, мол, «небес достигнет самый неистовый»?
Гиацинт сморщил нос:
— Скорее, это христиане типа «один из исламистов обнаружен на пальме, его ступни и запястья были прибиты к дереву гвоздями».
Я вытаращил глаза:
— Ну, это уж, видно…
— Это коптские монастыри в самом чистом виде.
Ганс толкнул меня локтем в бок:
— А поточнее? Что это значит — коптские?
— Тебе ведь уже случалось видеть боговдохновенных бородачей в пижамах, проповедующих мученичество и побивание камнями неверных жен? Замени пижаму сутаной, а Коран Библией и ты получишь достаточно точное изображение этих умалишенных.
— Объяснение не лишено остроумия, хотя и несколько упрощено, — усмехнулся Гиацинт.
— Как же нам втереться к этим психам? — наседал обеспокоенный Ганс.
— Если у тебя есть идея, ты уж ее не утаи. — Я поощрительно похлопал его по затылку.
— Под видом археологов? — предложил Этти. — Как вы думаете, они нам не помешают все кругом обшарить?
— Нет, братья мои! — рубанул Гиацинт. — Мы туда вотремся так же, как сотни других посетителей, которые, что ни год, тянутся в Вади-эль-Натрун. — Тут мы все как один разом обернулись к нему, а он победно возгласил: — Паломничество! Разумеется, мы явимся туда как паломники!
Увидев, как сконфуженно вытянулись наши физиономии, он прыснул.
8
Назавтра мы волей-неволей должны были присоединиться к пассажирам туристического автобуса, везущего европейских христиан по дороге, проходящей через Вади-эль-Натрун. Оазис был одним из пунктов этого кольцевого маршрута по святым местам Среднего Востока. На всякий случай мы обзавелись несколькими библиями, эстампами и медальонами благочестивого содержания, а также распятием.
Нацепив на шеи амулеты, к вящей славе Господней выставленные напоказ, мы собрались в гостиной и стати ждать Этти, который все еще не управился со своим снаряжением. Когда мое терпение вконец истощилось, я воззвал к нему:
— Можно узнать, над чем ты там колдуешь?
Его голос слабо донесся в ответ из комнаты, которая была ему предоставлена:
— Что, в самом деле так уж необходимо подвесить себе на шею это орудие убийства?
— Ну, Этти… Подумаешь, всего-навсего два скрещенных кусочка дерева!
— Да, но они же и виселицу означают!
Когда он появился, я прямо обомлел, не зная, то ли расхохотаться, то ли от изумления брякнуться навзничь. Ганс же сразу выбрал первый вариант.
— В чем дело? — удивился мой братец.
Разинув рты, мы пялились на него, пытаясь сохранить серьезность. Одетый в гавайскую рубаху и пестрые шорты, обутый в сандалии на деревянной подошве и стриженный под бобрик, Этти для пущего эффекта дополнил свой наряд парой черных солнечных очков, наполовину скрывших его лицо, и фотоаппаратом на ремешке, который болтался у него на груди.
— Это что еще за маскарад? — фыркнул я.
Он подергал свою рубаху и обиженно буркнул:
— Ты же просил, чтобы я вырядился как западный турист-христианин.
— Нет, Этти, я просил тебя одеться так, чтобы не выделяться в толпе паломников. И я очень сомневаюсь, что христианские богомольцы выглядят подобным образом.
— Вы будете весьма удивлены, — усмехнулся Гиацинт.
С рюкзаками на плечах мы спустились и, заранее прикусив языки, сели в такси, ждавшее внизу у подъезда.
Ультрасовременный, снабженный кондиционером автобус выехал из Александрии поздним утром, везя более четырех десятков крайне экзальтированных паломников и в придачу нас. Забившись в дальний угол, мы что было сил старались съежиться, занимать как можно меньше места.
Мы уже около часа катили по шоссе, соединяющему Александрию с Каиром, и у меня разыгралась жуткая мигрень от нестройных песнопений и блеющих молитв, коими овцы прославляли своего пастуха.
Ганс и Этти, заметно ошарашенные, растерянно озирались вокруг. Гиацинт, тот затевал разговоры, болтая с кем ни попадя.
Пользуясь минутным затишьем, я наклонился к брату:
— Ты как? Все в порядке?
— А еще говорят, что индусы странные… — зашептал он. — Полюбуйся хоть на тот феномен, вон там!
Он указывал на парня лет двадцати, никак не старше, — тот с экстатической улыбкой перебирал четки, бормоча и раскачиваясь взад-вперед.
— К кому это он взывает? — насмешливо подхватил Ганс. — К марихуанскому богу?
— Ганс! — укоризненно простонал я, заставив его обернуться. — Мы прибудем на место часа через два-три…
Тут женщина, сидевшая перед нами, в свою очередь, обернулась. Ей было примерно столько же лет, сколько нашему отцу. Редкие седые волосы были стянуты на ее макушке в жиденький шиньон.
— Извините, мой мальчик, — пропищала она голосом, достойным канарейки, — вы не француз?
— Да, мадам, — тупо ответил я.
Ее морщинистое личико просияло, и она стала теребить за плечо своего спутника, по всей видимости, мужа:
— Ты слышишь, Клод? Этот очаровательный юноша — француз!
Теперь и супруг тоже повернул голову, улыбнулся. Он смутно напоминал генерала де Голля на склоне лет, если бы тому алкоголизм и нос еще подлиннее.
— Мы здесь начинали чувствовать себя немного одинокими, — заговорил он, но тут его взгляд упал на Этти, чье плечо служило мне опорой, и улыбка разом увяла. Однако, помявшись, он решился все же продолжить беседу: — Вы, наверное, прибыли издалека? Из Пакистана?
Я почувствовал, как окаменело плечо брата. Кому никогда не случалось перепутать индийца с пакистанцем, тот и вообразить не может, какое впечатление производит подобная ошибка. Большинство уроженцев Индии до сей поры считают создание государства Пакистан чем-то вроде варварского расчленения, раны, нанесенной их матери-родине, подлого запрещенного удара по единству нации. Если бы моего брата открыто обвинили в предательстве, он и тогда не мог бы разозлиться сильнее.