— Кто может звонить в такое время? — пробормотал он, ероша свои и без того всклокоченные волосы.
— Это еще что за гвалт? — Ганс в свой черед тоже выскочил, задыхаясь, в коридор с искаженным лицом и с опухшими спросонок глазами. Звонок вновь настойчиво заверещал, и парень побледнел. — Может, в полицию позвонить, а? — пролепетал он.
Звонок надрывался все пуще.
— Убийца не стал бы поднимать такой шум, — без особой уверенности сказал я.
— Ты оставайся здесь, — повелительно бросил Гансу мой братец, прыжками сбегая по лестнице, но прежде отцепив висевший на стене бронзовый жертвенный нож.
Я бросился вслед, тоже прихватив кое-что из настенной коллекции племенного оружия: мой выбор пал на мачете.
— Нет, вы совсем спятили! — прокричал Ганс нам в спину.
Мы с Этти встали по обе стороны двери, готовые вонзить свои клинки в глотку или желудок ночного визитера, и я, прежде чем отодвинуть засов, включил лампу над крыльцом. Потом приоткрыл дверь, подтолкнув ее ногой.
— Морган? — тихонько окликнул встревоженный голос, и я услышал звяканье затвора. — Это вы?
— Гиацинт?
Я опустил мачете и распахнул дверь пошире. Посланец Гелиоса вошел, держа руку под рубахой, готовый выхватить пистолет. Узнав меня, он снова поставил оружие на предохранитель и расслабился.
— Можете теперь хвастаться, что меня напугали, — сказал он и втолкнул меня обратно в дом. — Войдемте.
Только вернувшись к двери, чтобы ее запереть, я заметил, что он не один.
Кассандра в шелковом брючном костюме изысканного покроя стояла на пороге с портфелем под мышкой.
— Мои соболезнования, Морган, — прошептала она срывающимся голосом.
Оба выглядели крайне встревоженными, лихорадочная порывистость движений выдавала их нервозность, они старались, но не могли справиться с ней.
Ганс, заметно приободрившись, спустился к нам в холл.
— Смотри-ка! Привидения! — бросил он язвительно. — Как было любезно с вашей стороны прийти на похороны. Все это оценили, не сомневайтесь!
Однако наши гости не обратили на него ни малейшего внимания. Похоже, то, что они имели мне сказать, не терпело отлагательства.
— Можно узнать, что привело вас сюда в такой час и без предупреждения? — нетерпеливо осведомился я.
Кассандра порылась в портфеле и достала оттуда DVD с этикеткой, где стояли дата и номер 63.
— Морган, вам совершенно необходимо это посмотреть, — пробормотала она, часто дыша.
— А что это? — спросил Этти.
— Запись камеры слежения нашей лаборатории, — отвечал Гиацинт. — Мне это прислала Амина. По почте, в самом обычном конверте, незадолго до… — Не договорив, он отвел взгляд.
— Амина? — воскликнул брат. — Где ее носит? Мы пытаемся с ней связаться уже… — Увидев, как мрачно покачала головой Кассандра, он прошептал: — Нет… Гиацинт!
— Мне очень жаль… — пробормотал тот. — Ее тело нашли два дня назад.
Известие нас как громом поразило.
Амина… Мертва? Всего за несколько мгновений в моей памяти промелькнуло то, что мы пережили вместе. Она снова предстала мне как наяву — в Каире, за рулем бешено мчащейся машины, удирающей от людей Гелиоса; потом в самолете, где она шутила с Гансом. И в Спарте я увидел ее, бегущую в дыму взрыва, когда взлетел на воздух наш отель, и в Коринфе, как она усаживала в такси Этти, только что покинувшего приют, куда его запер отец, и как потом наверху наши тела сладострастно сплелись… Мертва? Она, воплощение кипучей энергии и радости жизни?
— Это невозможно…
— За что? — простонал Этти, чуть не плача. — Почему ее?
Кассандра указала на DVD:
— Посмотрите и все поймете.
Этти схватил диск и ринулся в гостиную, где тотчас вставил его в гнездо видеомагнитофона и включил телевизор.
— Вам бы лучше присесть, — предупредила Кассандра.
На экране мужчины в белых халатах, масках и перчатках суетились возле ящика, в то время как другие хлопотали над машиной, которая, вся в кнопках и электрических проводах, виднелась чуть подальше, за бронированным стеклом.
— Что это такое? — Я обернулся к Гиацинту.
— Одна из наших исследовательских лабораторий. Машина, которую вы видите на заднем плане, вырабатывает температуру, способную менее чем за четыре минуты расплавить до жидкого состояния восьмикилограммовую гранитную плиту.
— И что они собираются растопить?
Мой братец и Ганс в один голос вскрикнули, и я снова взглянул на экран: две лаборантки только что извлекли из ящика самую знаменитую из всех египетских древностей — золотую посмертную маску Тутанхамона.
Впившись глазами в телевизор, мы стали свидетелями ее тщательного обмера вплоть до мельчайших деталей. Потом, онемев от изумления и негодования, мы смотрели, как эти мужики в белом набросились на знаменитую реликвию со щипцами, пинцетами, кислотой и скальпелями. Всего за несколько минут ее очистили от орнаментов, драгоценных камней и росписи, оставив лишь чистое золото.
— Сволочи! — не выдержал Ганс.
Что до нас с братом, мы были слишком возмущены, чтобы комментировать происходящее.
Когда, покончив с этой омерзительной «очисткой», так называемые ученые поместили маску внутрь машины, закрепив ее над чаном, мне показалось, что я сейчас хлопнусь в обморок.
— Они этого не сделают… Они этого не сделают… — шептал я снова и снова, едва различая собственный голос.
Но белые халаты беспощадно, точно и методично задвинули засовы бронированной стеклянной камеры, ввели неведомые данные, набрав их на контрольной клавиатуре, и отступили на несколько шагов, поправляя свои защитные маски.
Мы смотрели, бессильные, на шкалу — указатель температуры внутри кессона в ожидании запрограммированных цифр. За стеклянной дверью мерцала красная лампа.
И вот чарующий лик Тутанхамона стал оплывать под нашими отчаянными взглядами, словно на него выплеснули стакан кислоты. Струйки расплавленного золота потекли в чан, смывая черты, еще мгновение назад столь совершенные.
— Не желаю больше на это смотреть! — Я потянулся к телевизионному пульту.
Но Гиацинт меня удержал:
— Нет! Поглядите, что сейчас будет.
Я с трудом заставил себя поднять глаза на экран и, не удержавшись, горестно застонал при виде последних капель, стекающих на дно чана.
— Во имя всех богов! — воскликнул Этти. — Я же знал, что не впервые видел лицо Анубиса, оно мне кого-то напоминало…
И верно: с экрана пустыми глазами взирало на нас безмятежное лицо юного бальзамировщика, ставшего богом. Стекая, расплавленное золото обнажило маску из серого металла, для которой оно служило покровом, повторяя ее черты, каковые лишь слегка изменились от этого. Титан плавится при куда более высоких температурах, так что нет ничего легче, чем растопить золотой слой, не повредив остального.
Гиацинт взял пульт, остановил показ фильма, выключил телевизор.
— Маска была восстановлена с полной идентичностью вплоть до микроскопических царапин, из тех же материалов. И возвращена. На всем свете никто не заподозрил подмены.
— Маска Анубиса? — сообразил Ганс. — Выходит, маска Тутанхамона на самом деле маска Анубиса? Долго же можно было ее разыскивать, нашу шакалью башку!
— «…Его тайна в маске. Позже его лик обрел иное имя…» — процитировал я уныло. — Это не Анубатос получил имя Анубиса, а Анубис — имя Тутанхамона…
— Как чертов Гелиос мог все это пронюхать? — вырвалось у Ганса.
Этти, внезапно вскочив с канапе, схватил книгу, подаренную нам Франсуа Ксавье, и стал лихорадочно листать ее, пока не отыскал фотографию надписей, выгравированных на посмертной маске, до сей поры приписываемой юному фараону.
— «Благо тебе, совершенный ликом, лучезарный властитель, тот, кого Пта-Сокар дополнил, в кого Анубис вдохнул пламя неземное, — перевел он. — Брови твои суть девять божеств, а чело твое — Анубис».
Ганс подошел и так уставился на эти письмена, словно ждал, что они сейчас заговорят.
— И что же, это… это так прямо и написано на маске? — пролепетал он.