Братец одарил меня лучезарной улыбкой.
— «Позже это селение изменило свой лик, другие люди вступили на землю его, и оно стало зваться иным именем», — процитировал он. — Эти предметы были изготовлены уже после смерти Эхнатона, в царствование Сети I, когда почитателям Анубиса уже ничто не угрожало. Маску не перепрятали в другое место, но само место, где она хранилась, изменило свой лик. Понимаешь, о чем я толкую? В годину преследований, когда любые символы язычества подлежали упразднению, жрецы не стати бы рассеивать тут и там приметы, по которым можно было найти и уничтожить самые священные реликвии их веры, да и самой их жизни грозила бы страшная опасность. Они хранили свою тайну, но в эпоху Сети I, когда все успокоилось, они, вновь почувствовав себя защищенными, позаботились о том, чтобы их преданные последователи смогли отыскать гробницу своего бога. Дословно истолковав сказанное Плутархом, мы тут-то и впали в заблуждение. — Порывшись в ворохе разбросанных на столе бумаг, он выхватил оттуда листок с греческим текстом. — «Опасаясь преследований…» ммм, где же это? Ara, вот: «Опасаясь преследований и гнева царицы, они прятали Стража Могил под кровом одного из них. Несколько позже в попечении о том, чтобы божественные останки не были потеряны или, забытые своими служителями, не лишились их молитв и жертвоприношений, изготовлены были два освященных фетиша, указующие место гробницы». «…И там, на погребенной маске бога, начертана тайна тайн — секрет вечной жизни, до сей поры доступный одним лишь жрецам». Он пишет «несколько позже», но, Морган, мы же забыли, что в те времена, когда жил Плутарх, эти события уже были глубокой древностью: полторы тысячи лет прошло! При таких масштабах «несколько позже» может означать хоть шестьдесят дней, хоть шестьдесят лет — разница невелика.
Кассандра, которая все время, пока Этти говорил, не сводила с него глаз, облизнула пересохшие губы. То ли она уже видела сотни тысяч долларов награды, вот-вот готовых стать явью, то ли ее проняло вдохновенное очарование моего братца, искрящегося от облепившей его золотой пыли, но главное, от страстной профессиональной увлеченности.
Выражая свое искреннее восхищение, я отвесил ему легкий поклон, на который он ответил полным грации индийским «намасте».
— Ну-с, профессор Лафет, Кинополис, так Кинополис! — вскричал я, обращаясь к самому себе.
Я не спал уже часа два с той минуты, как проснулся, вздрогнув, от кошмарного сна: отец привиделся мне распростертым на столе — его бальзамировали заживо. Человек без лица, по всей вероятности Гелиос, крепко держал его за руки, между тем как хихикающий шакал, склонясь над ним, потрясал скальпелем и крюком вроде тех, которыми пользовались бальзамировщики, вводя их в ноздри трупа, перед тем как опустошить и выскоблить черепную коробку.
Взмокнув от пота, со вздыбленными волосами я соскочил с кровати. Пошарив, на ощупь отыскал шорты, натянул их и, выйдя из комнаты, побрел в салон, намереваясь выпить стакан холодной воды и выкурить сигарету, чтобы прогнать жуткие картины, все еще туманившие мой мозг. Я пробирался впотьмах, когда впереди мелькнул слабый свет — красноватый огонек сигареты, судя по запаху, набитой не только одним табаком.
— Что, и вам тоже не спится?
Я узнал усталый голос Гиацинта.
Мало-помалу мои глаза привыкли к темноте, и голубоватое сияние луны, проникающее сквозь застекленные балконные двери, позволило мне разглядеть нашего ангела-хранителя — он в легких пижамных штанах расслабленно покоился на диване, держа в одной руке бокал с коньяком, в другой — то, что Ганс назвал бы «куревом в два листика».
— Вы бы поосторожнее с такой смесью, да еще в жару, — посоветовал я.
Гиацинт невесело усмехнулся:
— Не беспокойтесь: мне, чтобы свалиться под стол, нужно что-нибудь покрепче… а жаль, — добавил он едва слышно. И предложил поделиться сигаретой, но я ее отверг. — Зря, она первоклассная, — сказал и выпустил длинную струю дыма, продержав его в легких как мог дольше. — И часто он возит с собой сувениры этого рода?
— В каждую поездку, — посетовал я, закуривая свою, далеко не столь оригинальную сигарету.
— Какие дьявольские уловки помогают ему проскакивать через таможню?
— Если я это скажу, я вам все удовольствие испорчу.