Потрясенный тем, что услышал, я не сразу обрел дар речи. Лишь после долгой паузы сумел выговорить:
— Ваша свобода? Простите, но… мне кажется, вы так долго были ее лишены, что забыли значение этого слова.
Он, не отвечая, налил себе еще одну рюмку коньяку. Потом бросил жестко:
— Спокойной ночи, Морган.
Я не стал спорить: пусть остается наедине со своими призраками. Из головы не шло предсказание брата: «Эта стена вся в трещинах. Он пока не отдает себе отчета, насколько…»
11
Около пяти часов утра я проснулся от крика, который заставил бы меня вскочить с постели, если бы за этим звериным жалобным стоном не последовал другой, более чем понятный.
Заинтересовавшись, я навострил уши.
Стоны раздавались снова и снова, пока не разрешились сладострастным вздохом, за которым последовал приглушенный смех. И тут-наконец сквозь тонкую перегородку до меня донесся высокий звучный голос Кассандры.
Я повернулся на другой бок, намереваясь еще вздремнуть, но стоны возобновились, став громче. Мой братец, плут этакий, усердствовал на славу!
Не без легкой зависти — вынужден это признать — я закинул руки за голову и постарайся отвлечься, забыть о назойливых мурашках, что забегали внизу живота.
Когда я встал, было уже часов семь, и я собрался позвать коридорного, чтобы заказать чашечку кофе покрепче. Тут в салон вошел Этти и воззрился на меня с отвращением:
— Как только у тебя духу хватило, Морган?
— Хватило духу на что?
— Разделить ложе с этой… этим…
— Да ты о ком толкуешь?
— О Кассандре!
— Но… я думал, что это ты с ней… — изумленно пробормотал я.
Теперь он в свой черед вытаращил глаза. Возмутился:
— Я? За кого ты меня принимаешь?
— Но тогда с кем же?..
Я не закончил фразы, слишком огорошенный, чтобы выговорить имя того, кто как раз в этот момент вошел — эффектно, под стать лучшим актерам бульварного театра: халат напялен криво, под глазами мешки.
— Знаешь, — заявил Ганс, тыча пальцем в сторону Этти, — когда у тебя выдастся свободная минутка, надо нам потолковать о «Камасутре». — (Братец прикусил губу, чтобы не рассмеяться, но мне было не до смеха, я смотрел на него, не в силах издать ни звука.) — Уж не знаю, она «корова» или, скорее, «слониха», но ты имел у нее большой успех!
У меня вырвался вздох облегчения. Моя маленькая гордость молодого самца была бы глубоко уязвлена, если бы этот сопляк столь основательно меня обскакал. Но если это был и не Ганс, то…
— Добрый день! — бросил Гиацинт, не обращаясь ни к кому в отдельности.
Я украдкой оглядел его с головы до ног. Он, по-видимому, был в столь блестящей форме, что я чуть было не усомнился в реальности нашего ночного разговора.
— Похоже, тебе резвости Этти не помешали выспаться, — заметил Ганс. — Хотел бы я сказать то же о себе. — И он зевнул.
Гиацинт, явно позабавленный недоразумением, повернулся к моему братцу:
— Значит, вы ночью подняли шум? Я ничего не слышал.
Этти, глянув на него, только чуть заметно усмехнулся.
Кассандра, свежая после душа, вполне одетая и притом весьма нарядно, не замедлила появиться как раз вовремя, чтобы налить себе чашку упоительного кофе, только что принесенного коридорным. Держалась как ни в чем не бывало.
— Я спущусь в холл. — сказала и уплыла, покачивая бедрами.
Как бы невзначай я стал пробираться к Гиацинту с целью задать ему парочку вопросов, но он улизнул в ванную. Ревновал ли я? По всей видимости, да! Аж позеленел от ярости.
Но анекдотец не пришелся по вкусу не только мне. Если Этти создавшаяся ситуация смешила до упаду, Ганс бросал на него взгляды, красноречиво говорящие о сугубой неудовлетворенности. Глубоко задетый, он встал и побрел к себе в комнату, бурча: