— Месье Кантрен? Мы ищем господина Антуана Лафета.
Усач отшатнулся:
— Ох… Верно. Меня предупредили, что сегодня утром прибудет некая персона. Но для нас пассажиры такого рода не очень привычны.
Я расхохотался:
— Ну да, могу себе представить!
— Пойдемте, он там.
Как нельзя более внимательно я посмотрел туда, куда он показывал.
— Где?
— Вон!
По-прежнему не видя никого, кроме нескольких грузчиков в рабочей одежде, спорящих о чем-то возле подъемника, я сказал:
— Его там нет.
— Да вон же он, на полу!
— На полу?
Гиацинт, побледнев, как саван, положил дрожащую руку мне на плечо и указал на продолговатый металлический ящик:
— Морган, по-моему, он хочет сказать, что этот гроб..
Ноги у меня подломились, я упал на колени.
— Вы в порядке, месье? — засуетился служащий. — А я думал, вы привыкли там у себя, в похоронном бюро.
Последнее, что я услышал, прежде чем потерять сознание, был вопль Этти, издали, за дверями холла.
— Этти, послушай… С тех пор как мы покинули Александрию, ты выглядишь таким подавленным… Что с тобой? В Индии произошло нечто такое, что…
— …у меня дурное предчувствие.
— В связи с чем?
— Не знаю точно… Пока не могу сказать ничего определенного.
14
Со дня похорон отца прошло две недели, и все это время Этти просиживал дни напролет, запершись в библиотеке, за расшифровкой письмен, сфотографированных им в гробнице храма Сети I.
Это было ему необходимо, чтобы чем-то занять себя и не спятить. Да я и сам был на грани помешательства: бродил по дому, словно медведь в клетке.
Мы поручили врачу, которому полностью доверяли, произвести вскрытие папиного тела, и его диагноз был однозначен: инфаркт. Что касается даты смерти, он, судя по всему, скончался, когда мы еще только прибыли в Александрию. Гелиос посмеялся над нами!
После нескольких тщетных попыток я отказался от намерения повидать Амину, которая к тому же и на погребение не явилась, или отыскать Гелиоса, который тоже совсем пропал из виду.
Ганс забросил занятия информатикой и нашел приют у нас, прервав все контакты с Гелиосом и его таинственной организацией. Ему трудно было признаться в этом, но я понимал, что он умирает от страха и под нашим кровом чувствует себя куда более защищенным, чем в доме отца, никогда не уделявшего ему особого внимания.
Он очень тяжело переживал смерть папы, которого привык воспринимать как впавшего в детство старика, немного чудаковатого, но оставшегося неистощимым источником мифов и занятных историй. Ему и во сне не снилось, что мой отец, переполненный энергией и юмором, не человек, а стихия, однажды может вдруг умереть. Я-то со своей стороны даже слишком хорошо сознавал, как ему много лет, и не мог не понимать, что его беспокойная жизнь в конце концов сыграет с ним злую шутку, но его внезапное исчезновение, да еще при таких обстоятельствах, меня просто сразило.
Сначала меня охватил слепой протест. Вскоре он сменился печалью, потом гневом. Я проводил бессонные ночи, томясь от бешенства в своей постели, меча громы и молнии на голову Гелиоса и воображая, как бы я с ним разделался, попадись он мне в руки. Потом навалилась дикая усталость. У меня не было никакой возможности добраться до него, а все те, кто мог бы мне в этом помочь, будто улетучились. Нет, в моей душе не осталось уже ни ярости, ни гнева — только ненависть. Холодная, неумолимая ненависть, ждущая своего часа, ибо предчувствие, что он настанет, пронизывало меня до мозга костей. И в тот день… в тот день Гелиос пожалеет, что встал на моем пути.
— Дело сделано! — возгласил Ганс, входя в гостиную с куском пирога, который только что испекла Мадлен.
Я вздрогнул:
— Ты о чем?
— Этти кончил расшифровку текстов из гробницы.
— Грандиозно! И что теперь? Он будет писать книгу? — ехидно проскрипел я.
— Похоже, ты с левой ноги встал. Неужели тебе совсем нелюбопытно?
Я медленно, глубоко затянулся сигаретным дымом.
— В первый и последний раз прошу тебя усвоить следующее. Мне, Ганс, плевать на Анубиса, мне плевать на Египет и трижды плевать на его письмена!
— Но все-таки они…
— Вернут мне отца? Или помогут отыскать Гелиоса?
— Фу-ты ну-ты! О'кей, продолжай растворяться в своих же накуренных облаках! Но я тебя предупреждаю, Морган: так с горем не справиться. — С этими словами он повернулся ко мне спиной, и тут зазвенел звонок у входной двери. — Я ухожу! Оставайся в своем тихом уголке, пережевывай без конца одно и то же, мешать не буду!
Я развалился на канапе, зажег новую сигарету от окурка предыдущей, но Ганс снова вошел, прервав нить моих патологически зацикленных на одном мыслей: