Приводим и далее свидетельство Челюстникова: «Товарищ Пясников ему (то есть, Авраму Романичу) все объяснил и даже, как он мне позже сказал, дал на подпись заявление, в котором тот обязуется молчать обо всем, как о государственной тайне. Это очевидно возымело действие: руки у Аврама Романича тряслись, когда он прилаживал мне бороду. Ризу с лиловым поясом и камилавку мы одолжили с возвратом в костюмерной театра, а в письме их начальству указали, что эти вещи нам необходимы для членов агитбригады, которая готовится давать представления антирелигиозного содержания по деревням и рабочим коллективам. Аврам Романич, стало быть, больше не задавал вопросов и полностью погрузился в работу; вскоре у него даже перестали трястись руки. Что и говорить, человек знал свое дело! Он не только сотворил из меня самого настоящего протоиерея, но даже по собственной инициативе приделал фальшивый живот. «Вы когда-нибудь видели, — сказал он, — вы когда-нибудь видели, гражданин Челюстников, худого протоиерея?» — с чем я согласился. И, несмотря на все, что с ним позже случилось (о чем я не имею намерения здесь говорить), я утверждаю, что заслуга Аврама Романича в том, что дело удалось, не меньше, чем моя: он дал мне несколько ценных советов, которые имели для меня огромное значение, несмотря на мой известный сценический опыт. «Гражданин Челюстников, — сказал он мне, позабыв о страхе, вдохновленный своей работой, — ни на секунду не забывайте, что бороду, особенно такую бороду, носят не головой, а бюстом, верхней частью корпуса. Поэтому вам надо прямо сейчас, за это короткое время, согласовать движение головы и тела». Он также мне дал и несколько очень полезных советов касательно самого богослужения и пения — навык, который он, несомненно, приобрел в театре. (А может быть, и в синагоге, черт его знает). «Если вам не будет хватать слов, товарищ Челюстников, бубните басом. Бубните как можно больше, как будто вы сердиты на паству. И вращайте глазами, как будто проклинаете Бога, которому служите, хотя бы и временно. А что касается пения…» — «Нет сейчас на это времени, — сказал я ему. — Споем позже, Аврам Романич!»
Челюстников оставался в гримерной немногим больше часа: относительно короткое время, если иметь в виду пережитую им трансформацию. А.Т. Кашалов, которого все звали просто Алеша, шофер Райкома, тот самый, что его и привез, поцеловал ему руку, когда Челюстников садился в машину… «Это было что-то вроде генеральной репетиции, — пишет Челюстников, — и это позволило мне полностью освободиться от волнения в тот момент, когда я остался без надзора и советов Аврама Романича. Сначала я подумал, что Алеша шутит, а потом убедился, что человеческое легковерие безгранично, появись я в императорской короне на голове, он бы, без сомнения, пал ниц в снег и грязь». «Потребуется еще много времени и усилий, — добавляет Челюстников, не без горечи и самолюбования, — чтобы из русской мужицкой души выкорчевать следы темного прошлого и вековой отсталости».