В Полицейских архивах Охранного отделения записаны три года рождения: 1891, 1893, 1896. Это не только из-за поддельных документов, которыми пользовались революционеры; несколько монеток писарю или попу, и дело было сделано: это, скорее, еще одно доказательство коррумпированности чиновничества.
В четыре года он уже умел читать и писать; в девять отец взял его с собой в трактир Саратов, рядом с еврейским рынком, где за столом в углу, рядом с фарфоровой плевательницей, он занимался своим ремеслом стряпчего. Сюда заглядывали и отставные царские солдаты, с рыжими огненными бородами и глубокими изможденными глазами, и еврейские торговцы-выкресты из ближних бакалейных лавок, в длинных засаленных лапсердаках и с русскими именами, не вязавшимися с их семитской походкой (три тысячи лет рабства и долгая традиция погромов выработали походку, усовершенствованную в гетто). Маленький Борис Давидович переписывал их ходатайства, потому что уже был грамотнее своего отца. По вечерам, говорят, мать, напевая, читала ему псалмы. В десять лет один старый управляющий имением рассказывает ему о крестьянском восстании 1846 года, тягостную историю, в которой кнут, сабля и виселица играют роль вершителя справедливости и несправедливости. В тринадцать, под влиянием Соловьевского Антихриста убегает из дому, но в сопровождении полиции его возвращают с какой-то далекой станции. Здесь все резко и необъяснимо прерывается: мы обнаруживаем его на базаре, где он продает пустые бутылки по две копейки за штуку, потом предлагает контрабандный табак, спички и лимоны. Известно, что в это время его отец попал под губительное влияние нигилистов и довел семью до крайности. (Некоторые утверждают, что этому способствовал туберкулез, усматривая, наверное, в болезни симптомы некоего коварного, физиологического нигилизма).
В четырнадцать лет он ученик в кошерной мясной лавке, спустя год мы обнаруживаем его моющим посуду и чистящим самовары в том самом трактире, где он когда-то переписывал ходатайства, в шестнадцать — в арсенале в Павловграде, где он работает на сортировке снарядов; в семнадцать — в Риге, докером, во время забастовки он читает Леонида Андреева и Шеллер-Михайлова. В том же году мы обнаруживаем его на картонажной фабрике Теодор Кибель, где он работает за поденную плату в пять копеек.
В его биографии нет недостатка в сведениях, а то, что смущает, это их хронология (которую еще больше запутывают фальшивые имена и головокружительная смена мест пребывания). В феврале 1913 г. мы обнаруживаем его в Баку, он помощник кочегара на локомотиве; в сентябре того же года он один из зачинщиков забастовки на обойной фабрике в Иваново-Вознесенске; в октябре — один из организаторов уличных протестов в Петрограде. Вполне достаточно и деталей: как конная полиция разгоняет демонстрантов саблями и черными кожаными плетками, юнкерским вариантом кнута. Борису Давидовичу, в ту пору известному под именем Безработный, удается скрыться через черный ход публичного дома на улице Долгоруковской; в течение нескольких месяцев он ночует с бездомными в закрытой на ремонт городской бане, затем ему удается вступить в контакт с некоей террористической группой бомбистов, готовящей покушения; с весны 1914-го под именем сторожа упомянутой бани (Новский) мы обнаруживаем его закованным в ножные кандалы на этапе во Владимирский централ (каторжную тюрьму); больной и с высокой температурой, он бредет по этапу как в тумане; попав в Нарым, где с его исхудавших и натруженных голеней снимают оковы, он сумеет совершить побег в рыбачьей лодке, найденной им без весел, привязанной к берегу; он плыл в лодке по быстрому течению реки, но вскоре понял, что стихия природы, как и человеческая стихия, не подвластна мечтам и проклятиям — его нашли в пяти верстах ниже по течению, куда его выбросил водоворот; он провел несколько часов в ледяной воде, может быть, сознавая, что переживает повторение семейной легенды: у берега еще держалась тонкая корка льда. В июне под именем Яков Маузер он вновь был осужден на шесть лет за организацию тайного террористического общества из каторжан; в течение трех месяцев в Томской тюрьме он слышит крики и прощальные слова тех, кого ведут на казнь; в тени виселицы читает тексты Антонио Лабриолы о материалистической концепции истории.