В тишине, повисшей в неподвижном воздухе, шаги Холлорана раздавались громче. Дорога впереди сужалась, и деревья, плотно обступавшие ее с обеих сторон, переплелись наверху своими ветвями, образовали длинный темный тоннель, заключив друг друга в жадные объятия.
Внезапно ему стало жарко; воздух был спертым, в нем тяжело дышалось. Тучи заметно сгустились, и он подумал, что вот-вот будет дождь, а может быть, даже гроза. Но эти тяжелые темные громады высоко над его головой никак не хотели отдавать земле обратно выпитую из нее влагу.
Он шел вперед, поглядывая то налево, то направо, время от времени оборачиваясь, чтобы осмотреть дорогу позади себя. Все было спокойно. Контуры домика у ворот неясно вырисовывались в вечерней мгле. Издалека сторожка казалась очень маленькой, почти неприметной.
Дорога впереди заворачивала, и длинному тоннелю, образованному деревьями, не было видно конца.
В стороне от дороги шевельнулась высокая трава — словно налетевший ветерок прошелестел в папоротнике. Чуть слышно хрустнула упавшая с дерева сухая ветка.
Свет померк, когда он ступил под плотный покров из листьев и переплетенных ветвей. Здесь было чуть прохладнее, и Холлоран ускорил свой шаг. Чем дальше он продвигался под сводами живого тоннеля, тем темнее становилось вокруг. Казалось, внезапно наступила ночь. Все его чувства обострились, и теперь он чутко вслушивался в тишину вечернего леса, вглядываясь во мрак впереди. Его взгляд блуждал, не задерживаясь надолго в какой-то определенной точке, переходя от одного подозрительного сгустка тьмы меж деревьями и кустами к другому.
Сперва он подумал, что тихое, заглушенное звуками его собственных шагов сопение просто послышалось ему, но вот оно раздалось снова. Он остановился, прислушиваясь. Снова все стихло. Это было более чем подозрительно. Обычно лес полон звуков — шорохов, хлопанья крыльев, вскриков ночных птиц. Много лет тому назад он научился отличать звуки, издаваемые животными или ветром, зашумевшим в листве, от шума, производимого людьми, крадущимися за своей жертвой или сидящими в засаде: если внезапно остановиться, то звуки, не таящие в себе скрытой опасности, — будь то возня какого-нибудь животного в кустах или шорох ветра — будут раздаваться еще хотя бы несколько секунд, тогда как человек мгновенно затаится.
Он снова зашагал вперед, стараясь двигаться как можно тише; все его чувства сейчас были напряжены до предела. Он миновал поворот тоннеля. Справа послышался шорох; Холлоран успел различить во тьме едва заметное движение неясной тени. Он продолжал идти ровным шагом, на ходу вытаскивая браунинг из кобуры, размышляя, кто бы это мог быть.
Он подумал, что днем собак держат где-то на привязи или взаперти, а ночью отпускают. Может быть, в ранних сумерках их уже выпустили на свободу.
Опять раздалось это сопение, а затем кусты зашуршали громче, словно невидимые животные старались обогнать его, забегая вперед. Сначала звуки доносились из глубины леса, затем начали приближаться — похоже, собаки срезали угол дороги, пробираясь прямо через низкий кустарник. Теперь Холлоран шел, не останавливаясь, не замедляя и не ускоряя своих шагов. Среди деревьев мелькнула тень — зверь бежал рысью, опустив морду к земле. За ним показался еще один, и еще, и еще... он разглядел целую вереницу темных фигур, крадущихся меж кустов. Странно, что они до сих пор не напали на него. Впрочем, очень может быть, что они специально обучены окружать и гнать свою жертву; пугать ее, не нападая без крайней нужды. Он очень надеялся на это. Их также могли научить молча красться по следам преследуемого человека... Он едва пересилил желание побежать — ему не обогнать этих странных, молчаливых животных; а если он повернет назад, они непременно кинутся следом за ним... Его пальцы крепче сжали рукоять револьвера.
Под плотной завесой ветвей было темно — казалось, что уже давно наступила полночь. Шорох справа затих, неясные тени мелькнули — и растворились во мраке. Очевидно, собаки пробежали дальше; их совсем не интересовал одинокий путник, мирно бредущий по дороге.
Холлоран не выпускал оружия из рук.
Низкая тень бесшумно возникла на открытом участке дороги впереди него. Он едва смог угадать в ней фигуру собаки — настолько густым был сумрак, но слышал звук быстрого тяжелого дыхания. Зверь стоял, не лая, не поскуливая. Ждал, пока Холлоран подойдет ближе. Следом за первым из кустов вынырнули другие звери. Они преградили путь Холлорану; их шумное дыхание сливалось в один ритмичный звук...
Холлоран направил на них свой револьвер. Он приближался к их плотному полукольцу ровным, медленным шагом, не делая никаких лишних движений, которые могли бы напугать их.
Он услышал их низкое рычание. Подойдя поближе, он скорее почувствовал, чем увидел, как звери напряглись, готовясь напасть. Между ним и ближайшей смутной тенью оставалось всего семь или восемь шагов. Он продолжал все так же медленно и твердо шагать вперед...
Как вдруг за его спиной раздался другой звук, внезапно усилившийся в вечерней тишине. Шум мотора! Он остановился, не сводя глаз с неясных очертаний фигур собак впереди себя. В любой момент можно было ожидать стремительного броска какой-нибудь из этих жутких тварей. Приближающиеся огни осветили деревья и кусты, и наконец лучи упали на дорогу перед Холлораном.
У него перехватило дыхание, и пальцы еще крепче сжали револьвер. Глаза, множество желтых глаз, вспыхнувших в отсвете фар передних автомобиля, смотрели прямо на него. Контуры тощих тел вырисовывались все ярче.
Возможно, это были собаки, но какие отвратительные! Холлоран никогда раньше не видел собак такой породы.
Они поднялись с земли и убежали обратно в лес; шорох в кустах постепенно утихал.
Машина остановилась в нескольких шагах от него, и Холлоран спрятал свое оружие в кобуру. Окно автомобиля медленно открылось, и из кабины показалось лицо Палузинского.
— Я подвезу вас, «мой коллега» — сказал телохранитель Клина. — Шакал может быть лютым зверем, когда нападает на безоружного.
Януш Палузинский
Выживший крестьянин
Его отец, Генрик Палузинский, был простым человеком, крестьянином, вступившим в народное ополчение, чтобы идти под Замосць воевать с легендарной Первой Конной под командованием генерала Семена Буденного. Маленькая партизанская армия, состоявшая из польской кавалерии, крестьян-ополченцев и мелкопоместного дворянства, сражалась отчаянно. Люди шли на верную смерть, но это только придавало им мужества. Совершая чудеса храбрости на поле брани, поляки одержали победу над сильнейшим противником. Генералу Буденному пришлось отступить, уводя обратно в Россию свои разбитые эскадроны.
Шел 1920 год. Януш Палузинский еще не родился.
Генрик вернулся в родную деревню. Раненный, обессилевший на войне, исхудавший, оборванный, но воодушевленный победой, он чувствовал себя героем и глядел орлом. Глубокая рана на боку — след от удара шашкой — не зарубцевалась, и от нее исходил тяжелый запах гниющей плоти. Прошло еще немало времени, прежде чем гной, перемешанный с кровью, перестал сочиться из открытой раны. Соседи-крестьяне погоревали об убитых, не вернувшихся из этого похода, оплакали усопших и предложили свою помощь Казимире, жене своего героя-земляка: как может женщина одна управиться с большим хозяйством, когда ее муж лежит раненный? К несчастью, Генрик долго не поправлялся, и прошло еще несколько лет, прежде чем он окреп и смог приняться за работу на своей маленькой ферме, обрабатывать землю и сеять хлеб. И все это время кроткая, терпеливая Казимира трудилась от зари до зари, заботливо выхаживая своего мужа и в одиночку работая в поле. Соседи, конечно, помогали, но уже не столь часто, как прежде: военная гроза давно миновала, и селяне стали забывать о своем герое и о его ратных подвигах, которыми раньше так гордились. К тому же Генрик был уже не тот добродушный преуспевающий хозяин, которого знали и любили односельчане: немощь и зависимость от окружающих сильно озлобили его.