– У-у, живот картошкой, – в свою очередь прошептала Пенте и застонала, пытаясь сдержать рвущийся наружу смех.
– Кто тут?
Тишина.
– Ну, ладно, ладно, – вздохнул евнух и медленно зашагал дальше. Когда он скрылся за склоном холма, девочки снова взобрались на стену. Пенте вся покраснела от пота и сдерживаемого смеха. Арха была в ярости.
– Глупый старый баран! Нигде от него покоя нет!
Пенте рассудительно ответила:
– Но ведь это его работа: ходить за тобой по пятам и следить.
– За мной следят те, кому я служу! Я радую их и мне незачем радовать своим поведением кого-то еще! Пусть все эти старухи и этот полумужчина оставят меня в покое! Я – Первая Жрица!
Пенте в изумлении уставилась на нее и пробормотала:
– О, я знаю, знаю это, Арха…
– Пусть отстанут от меня, и перестанут говорить все время, что мне делать.
Пенте вздохнула и продолжала сидеть молча, болтая пухлыми ножками и пристально всматриваясь в безбрежную равнину, чье однообразие нарушалось только вздымающимися на горизонте горами. Наконец она сказала:
– Скоро ты сама начнешь приказывать. Через два года нам исполнится четырнадцать и мы перестанем быть детьми. Я пойду в храм Божественного Короля и для меня мало что изменится. А ты… ты станешь настоящей Первой Жрицей. Даже Кессил и Тар должны будут слушаться тебя!
Съеденная ничего не ответила. Рот ее был упрямо сжат, глаза под черными бровями горели упрямством.
– Пора возвращаться, – сказала Пенте.
– Нет.
– Но мастерица может рассказать про нас Тар и, кроме того, наступает время Девяти Молитв.
– Я останусь здесь, и ты тоже оставайся.
– Тебя-то не накажут, достанется мне одной, – спокойно сказала Пенте.
Арха не ответила. Пенте снова вздохнула и осталась. Солнце постепенно погрузилось в туманную дымку, хотя стояло еще довольно высоко. Вдалеке зазвенели овечьи колокольчики, заблеяли ягнята. Пахучий весенний ветер налетел внезапным горячим порывом.
Девять Молитв уже подходили к концу, когда девочки вернулись. Меббет заметила, что они сидели на «мужской стене», и доложила об этом своей начальнице, Кессил, Верховной Жрице Божественного Короля.
У Кессил были массивные ноги, массивное лицо. С невозмутимым лицом и без всякого выражения в голосе она приказала девочкам идти за ней. Они прошли через каменные залы Большого Дома и поднялись на холм, к храму Атваха и Вулаха. Там Кессил поговорила с Верховной Жрицей этого храма, Тар, высокой и сухой, словно нога косули.
Кессил сказала Пенте:
– Снимай хитон!
Она выпорола девочку пучком тростника, который немного резал кожу. Пенте перенесла наказание терпеливо и молча, после чего ее отослали в мастерскую, оставив без ужина сегодня и без еды на следующий день.
– Если тебя еще раз увидят на той стене, наказание будет более суровым, – сказала Кессил. – Ты понимаешь, Пенте?
Голос ее был тих, но не добр.
Пенте ответила:
– Да, – и убежала, вздрагивая, когда грубая ткань хитона задевала свежие порезы на спине.
Арха наблюдала за поркой, стоя рядом с Тар, которая по окончании экзекуции сказала ей:
– Нехорошо, когда видят, что ты бегаешь и карабкаешься по стенам с другими девчонками. Ты – Арха!
Арха угрюмо молчала.
– Будет лучше, если ты не станешь выходить из определенных для тебя правил поведения. Ты – Арха!
Девочка быстро посмотрела в глаза сначала одной жрице, потом другой, и во взгляде ее сверкнули такая сильная ненависть и злоба, что это могло испугать любого. Но Тар сделала вид, что это ее не касается. Она наклонилась к девочке и прошептала, словно в подтверждение своих слов:
– Ты – Арха! Ничего не осталось, все съедено!
– Все съедено, – повторила девочка, как повторяла каждый день, все дни своей жизни, начиная с шести лет.
Тар слегка поклонилась ей, то же самое сделала и Кессил, отложив в сторону свой кнут. Девочка не ответила на поклон, но покорно повернулась и ушла.
День закончился ужином из вареной картошки с луком, молча съеденным в узкой мрачной трапезной, вечерними молитвами, наложением священных слов на дверь и коротким ритуалом Невыразимого. Девочки ушли в спальню, чтобы поиграть там перед сном в кости и палочки, пока не погаснет единственный факел, и пошептаться потом в темноте. Арха удалилась в Малый Дом, где спала в одиночестве.
Ночной ветерок был напоен запахами душистых трав. Звезды в черном небе сияли, как незабудки в весенних лугах, как отблески света на поверхности апрельского моря. Но девочка не помнила ни моря, ни весенних лугов. Она не смотрела на небо.