И теперь, укладывая материю на плече Нуросы красивыми складками, Авита сокрушалась: вот почему она вчера пошла в эту жуткую кладовую? Звали ведь дуру! Обязательно заметила бы важную деталь для разгадки тайны! Она же «лиса»! У нее же глаз художницы! Или хотя бы запомнила всё в подробностях. Не то что эти дурехи, которые пищали и путались в показаниях. Всё бы выложила Ларшу. Как бы он был доволен!
Кстати, с чего бы ее мысли все время возвращаются к Ларшу?
Да ни с чего! Командир хороший, вот и всё. Умный, смелый, краси... тьфу! Это тут еще при чем?
Кстати, Милеста шепнула, что Ларш заглядывается на Нуросу. Вот на эту певичку, которой она, Авита, сейчас закрепляет складки покрывала на платье. Чтоб певичка выглядела еще красивее!
Ну и пусть! Ей, Авите, что за печаль? Она «лиса» из особого десятка, она служит под командой Ларша, и нет ей никакого дела до его флирта со смазливой девицей.
Но почему тогда хочется всадить Нуросе иглу в круглое плечо?
А Нуроса, не чувствуя опасности, промурлыкала:
– Как не вовремя все это случилось! Я хотела рассказать Шеркату, что его браслет нашелся. А теперь ему не до браслета... и, увы, не до меня.
– Так браслет-вьюнок принадлежит Шеркату? – удивилась Авита.
– Ну да...
Тем временем добрая Милеста сказала:
– До чего же Шерката жалко! Они с Арризаром были не как двоюродные, а как родные братья!
– Он хорошо держится, спокойно, – отозвалась Авита, радуясь, что ее отвлекли от непонятных и неприятных мыслей. – Я утром встретила десятника, он ходил известить Шерката, что нашли тело его кузена. Говорит, Шеркат в трауре, но не хнычет.
– Мужчине стыдно хныкать, – раздался от входа ровный голос, которого никто не ожидал здесь услышать.
Все ахнули и разом обернулись.
Да, Шеркат был уже в трауре: плащ расшит серебряными еловыми веточками. Пожалуй, спал с лица, побледнел. Но в остальном – прежний «кузен-Лебедь».
Он прошел меж рядов скамей, взмахом ладони остановил тех, кто попытался с ним заговорить:
– Никаких соболезнований, никаких утешений. Раушарни, хоть одна цитата из трагической роли – и я за себя не ручаюсь. Я сейчас иду распоряжаться похоронами. И не стал бы, конечно, сюда заходить. Однако по дороге со мной случилось мелкое, но странное событие.
Все послушно молчали, скрывая любопытство.
– Меня остановил незнакомец в темном плаще с капюшоном. Он поклонился так низко, что я не видел его лица, и спросил, не угодно ли мне купить обезьяну. Всем, мол, известно, что я по просьбе Хранителя создаю зверинец, а он привез из Наррабана обезьяну и рад бы ее продать. Я не стал бы его слушать, мне сейчас не до покупок. Но вспомнил вашу просьбу и, не торгуясь, дал ему ту цену, какую он назвал.
Он повернулся к входу и повысил голос:
– Эй, заноси!
Двое грузчиков, распахнув дверь, занесли в зал большую клетку, получили от Шерката немного мелочи, поклонились и ушли.
Актеры во все глаза разглядывали сидящую в клетке крупную печальную обезьяну.
– Хороша! – воскликнула Барилла.
– Из зала будет хорошо смотреться, – кивнул Раушарни.
– Ой, ей тесно в этой клетке, – пожалела зверя Милеста.
– Не ей, а ему, – поправил Шеркат. – Это самец. И в зверинце его ждет более просторная клетка. Я же его вам не дарю, только одалживаю для спектакля... Нет-нет, не благодарите! И руки целовать не нужно!.. Раушарни, я же сказал: никаких речей! Лучше покормите его. Лепешек дайте, яблок. И вообще поберегите его, животное не из дешевых. А я пойду, меня ждут в Погребальной балке.
Уже у выхода Шеркат обернулся:
– Да, забыл... Продавец уверял, что животное обучено повторять за людьми разные движения и позы. Я не проверял, правда это или вранье. Сами разберетесь.
Едва за щедрым Лебедем закрылась дверь, как вся труппа кинулась к клетке с ласковыми словами и восторженными причитаниями.
– А ну разойдись! – прикрикнул на актеров Раушарни и встал перед клеткой. – Так ты чему-то научен, о неразумное созданье, игра и прихоть тех богов безликих, что сотворили тварей и людей? А если я – вот так?
И торжественно сложил руки крест-накрест на груди. Обезьяна подняла на актера умные, темные, несчастные глаза. И под благоговейное шушуканье труппы сложила темные лапы крест-накрест на волосатой груди.
* * *
Вьямра глянула острыми, как шильца, желтыми глазами на стоящих перед нею охранников.
Ее лучшие люди. Мертвяга. Айбиш. Сестры-близнецы Перчатки.
– Знаете уже, что Хлыст с Припортового района объявил мне войну? Не нравится гаду, что я с разбойниками дело имею.
Все четверо кивнули: знаем, мол.
Вьямра ждала. Значит, кивком не отделаешься.
Айбиш солидно отозвался за всех:
– Хлыст, конечно, суровая морда. Однако и нам не привыкать держать осаду. Надо собрать всех твоих людей.
– Дом нужен другой, – добавила Левая Перчатка. – В этом какая осада?
– В этом – не осада, – согласилась Вьямра. – Но на этот раз я решила не драться, а зарыться в нору и переждать беду.
– В Аршмире Хлыст любую нору раскопает, – с сомнением протянула Правая Перчатка. – Мы от него не спрячемся.
– Мы? – хохотнула Вьямра. – Нет уж. Вы уйдете на время из города.
– И куда, хозяйка?
– В лес. Я вам расскажу, как выйти на шайку атамана по кличке Бронзовый. Я с ним и впрямь вела дела. Время от времени по одному или по двое будете наведываться в город. Я вам попозже расскажу, как получать мои указания. А потом будете возвращаться в лес.
– Может, и ты с нами, госпожа? – спросил Айбиш.
– Мне нельзя. Пока Бронзовый знает, что я в городе и могу других своих людей на него поднять, вы у него будете дорогими гостями. Но если я сама, как распоследняя дура, суну голову волку в пасть...
Никому Вьямра не объясняла свои поступки. Только этим четверым – иногда.
И только этим четверым позволено было, уже получив приказ, задавать вопросы.
– Да разве есть в Аршмире закуток, куда не сунул бы нос Хлыст? – спросила Правая Перчатка.
– Дворец Хранителя? – предположила ее сестра.
Вьямра милостиво улыбнулась... ну, это ей показалось, что милостиво. Жутковатая получилась гримаса.
– Хорошо мыслишь, девочка. Но не угадала. И незачем тебе угадывать. Ближе к делу сама всё вам выложу. Вы присмотрите, чтобы со мной поступили честно. А сейчас скажу одно: связалась я на старости лет с тем, от чего всю жизнь старалась держаться подальше. И если сейчас всё удачно повернется, перед смертью я себе скажу: за долгую жизнь, Вьямра, ты такого попробовала, чем и герои старых сказок похвастаться не могли!
* * *
Обезьяна оказалась не такой уж послушной. Пару раз повторила движения Раушарни – и повернулась к актерам спиной, уткнулась взглядом в возвышающиеся возле клетки свежие доски сцены.
Кто-то сообразил, что животное голодно. Мирвик смотался на улицу и остановил разносчика-лепешечника.
Запах лепешек немного ободрил обезьяну, она слопала всё, что ей дали.
Раушарни прикрикнул на актеров:
– Оставьте зверюгу в покое и работайте. Афтан, Заренги, Пузо – на сцену! Пройдете сцену заговора. Мирвик, прикинь, как бы изменить пьесу, чтобы выигрышнее подать обезьяну. Остальным учить роли!
– Нуроса, мы же еще не закончили, – позвала Авита. – Иди, на спине покрывало складками закреплю. А то болтается, как хвост.
Все вернулись к своим делам. На сцене заговорщики доказывали друг другу, что король безумен. Рядом с Авитой Джалена, стараясь не подглядывать в список роли, старательно бубнила:
– Сей брак ужасный – гибель для принцессы! Как мог король-отец жестокосердый избрать такого... такого... э-э... избрать...
Нуроса, заскучав, начала негромко напевать:
То ли беден, то ли жаден мой дружок –
Всё не купит он мне вышитый платок.
Поразмыслю, поразмыслю – прочь пойду