Да другого себе милого найду.
Слово «поразмыслю» она выпевала тягуче, с удовольствием, словно леденец сосала. Шло ей это слово, шла ей эта уличная песенка.
«Бессердечная она, – горько думала Авита. – Такая никому на шею от чистого сердца не бросится. Сначала поразмыслит...»
Джалена оторвалась от списка роли и сказала негромко, с неожиданной злобой:
– Надеюсь, на пиру у короля ты будешь петь не эти... потягушки портовой шлюшки?
Нуроса отозвалась с презрительной ленцой:
– Что бы я ни пела, ты будешь помалкивать и слушать.
– Да без твоего скулежа спектакль будет только краше!
– Давай, давай, еще порычи из ревности!
– Что?!
– Думаешь, не заметно? Вчера на корабле ты за ним такими глазищами следила...
– Нуроса, не вертись, а то уколю! – сухо перебила ее Авита.
Могла бы вспыхнуть шумная ссора. Но тут раздался вскрик Бариллы:
– Ай! Кровь!
Актриса стояла у клетки и дрожащей рукой указывала на обезьяну.
Раушарни прикрикнул на «заговорщиков», которые прекратили диалог, и поспешно подошел к клетке:
– И верно. Кровь на лапе...
– А то!.. И во второй лапе гвоздь, – подсказал Мирвик, подойдя следом. – Этот дурной зверь из досок гвоздь вытащил. Из сцены. И поранился.
Он протянул руку, чтобы взять гвоздь. Обезьяна оскалилась.
– Ой, укусит! – пискнула сзади Милеста.
– Я тебя лепешками кормил, а ты меня кусать будешь? – укоризненно сказал Мирвик. – Дай сюда... хороший мальчик... вот так!
И смело забрал гвоздь у обезьяны.
– Плохо дело, – вздохнул Раушарни. – Зверь не наш. И дорогой. А мы не уследили...
– Может, сказать господину Шеркату? – опасливо вякнул Заренги.
– Дурень, – откликнулась Джалена. – Как раз сейчас ему до обезьяны, да?
– Лекаря позвать? – неуверенно предложил Пузо.
– Какой лекарь пойдет к обезьяне? – фыркнула Барилла.
– Да мы, может, зря паникуем, – рассудил Афтан. – Кто в заморских лесах к обезьянам при каждой ранке зовет лекарей? Может, он себе ранку залижет – и само заживет...
– Может... – уныло согласился Раушарни.
– А если не заживет, – сообразил Мирвик, – я завтра попрошу Фагрима из особого десятка, я с ним знаком. А то!.. Пусть подскажет, чем лапу намазать.
* * *
– Какое чудо! – восхищалась супруга Хранителя. – Какой оригинальный замысел и какое изящное исполнение! Эту вещь не подаришь случайному человеку. Только Дракону! Какой ты умница, Ларш, что разыскал ее!
Ларш учтиво улыбнулся.
Знала бы тетушка, как надоело ему это «чудо»!
Заполучив вазу после пропажи, он даже толком не наорал на дурака Вишура, не до того было – хотелось скорее сбросить с плеч хоть малую часть навалившегося бремени. Отдать вазу и забыть о ней!
Он тут же приказал Гижеру, Алки и Даххи, чтоб несли хрустально-серебряное чудовище во дворец. Двое чтоб несли, а третий чтоб разгонял перед ними прохожих, чтоб не толкнули, не разбили! И сам с ними отправился...
– И эти прожилки в хрустале! – ахала Аштвинна. – Действительно, словно дракончик в яйце! Ничего подобного рыжая кукла королю не поднесет... Ульфанш, я не намерена выпускать вазу из рук. Она останется во дворце. Этот Вилират наверняка заломит хорошую цену, но ты все равно заплати. Кстати, странно, что такую дорогую вещь продает мелкий лавочник.
– Я заплачу, – кивнул Хранитель. – Но ты права, это действительно странно.
Восхищение сменилось на лице тетушки легкой тревогой:
– Ларш, а ты не можешь узнать побольше о лавочнике Вилирате с Креветочной улицы? Очень нехорошо, если окажется, что наш подарок королю украден у какого-нибудь богача.
– Дорогая, Ларш очень занят.
– Это ужасное убийство Лебедя, да?
– И многое другое, дорогая. – Хранитель бросил над плечом жены вопросительный взгляд, а Ларш в ответ развел руками: нет, про бернидийца по кличке Шепот не знаю ничего, да и об остальном тоже...
Аштвинна вздохнула и вернулась к созерцанию вазы. Весь ее вид говорил: ах, мужчины, я же не спорю, я покоряюсь... Умная женщина знала: главное – не оставить за собой последнее слово, а добиться своего. Наверняка ее просьба будет выполнена.
И действительно: едва выйдя за дворцовый порог, Ларш приказал Алки узнать побольше о лавочнике Вилирате с Креветочной улицы. Главное – говорил ли он соседям о недавно полученном наследстве, а также о краже. А если повезет, то узнать, приносили ли в его дом ящик размером с эту хрустальную дуру, которую никто в Доме Стражи не хотел бы увидеть еще раз.
* * *
Ближе к вечеру плотники, завершив починку перил и ступенек, занялись скамьями в зрительном зале. Раушарни велел актерам расходиться по домам, предварительно унеся клетку с обезьяной в коридор и оставив животному воды и яблок.
Остались только Мирвик и Бики. Мирвик – чтобы подмести сцену, на которой натоптали репетирующие «заговорщики». Бики – чтобы запереть театр, когда все уйдут.
– Скамьи в порядке, – сообщил наконец Бики старший из плотников. Всё, в театре наши руки больше не нужны.
– А вот вашим актерам бы руки обломать, – проворчал его подручный, стоя у высокой, ему по грудь, сцены. – Мы только-только доски поставили, выстругали как надо, а они по этим доскам – царапать.
– Где поцарапали? – заинтересовался Мирвик и, бросив метлу, спрыгнул со сцены в зал.
На доске было коряво выцарапано: «ПОМОГ»... И палочка от незаконченной буквы.
* * *
– Открой окно... Шире!
В распахнутое окно ударил ночной ветер, принес запах мокрой тополиной листвы. В эту ночь, как и в прошлую, шел дождь.
– Прошу тебя, не делай этого!
– Ты? Просишь? Ты уже просила, и очень многого. Твоя просьба была немыслимо дерзкой, но я исполнил ее. Больше ни о чем ты просить не можешь. Просто будешь делать то, что я скажу.
– Да, алмаз мой. Сделаю. Но я боюсь.
– Боишься? Меня? Или – за меня?
– За тебя, алмаз мой. То, что ты задумал, так опасно...
– Опасно, сам знаю. Но это меня не остановит. Я мечтал об этом всегда... с детства! Сколько себя помню, меня изнутри жгла жажда. И я люто, на разрыв сердца завидовал тем, кто в любой миг мог утолить эту жажду. И сейчас я могу... могу... Только посмей меня подвести!
– Не подведу, даже не думай. Просто я хотела тебе сказать...
– Потом. Все потом. Я не могу больше ждать... Вурр!
Порыв ветра загасил свечу.
Женщина вскрикнула.
Комнату наполнило низкое, тяжелое рычание.
6 (1)
6
Утро второго дня поворотного месяца
Густой, белесый, словно овсяный кисель, навис над Аршмиром рассвет.
Дождь еще накрапывал, тучи словно не пускали солнце на небо, а Ларша разбудил рассыльный Дома Стражи с горькой вестью: ночью на Ящеричной улице был пожар – и погиб один из «лисов». Не сгорел. Убит.
Ларш гаркнул рассыльному, чтоб возвращался в Дом Стражи с приказом: всех «лис», пришедших на дежурство, гнать на Ящеричную. И велел слуге, чтоб помог одеться.
И вот уже командир особого десятка стоит возле маленького бревенчатого домика с распахнутыми настежь ставнями и выбитой дверью. А командир пожарных ему докладывает:
– Пожар не перекинулся на другие дома, дождь упас. Дом выгорел изнутри, а как огонь наружу вырвался, так его дождем и прибило. Когда мы приехали, дождь уже кончился. Вышибли дверь, загасили огонь. Пожар начался изнутри, это точно: мы видели опрокинутую лампу.
– А ставни?
– Ставни так и были – нараспашку.
– Тело так и лежало – или вы его вытащили?
– Вытащили. В дыму не разобрали, что мертвый, поскорее выволокли за порог. А как глянули – ой-ёй, тут не нам разбираться, тут в стражу надо!
Ларш кивнул пожарному и склонился над трупом.
Гижер. Старина Гижер, один из первых стражников, с кем год назад познакомился Ларш. Помнится, только встретились – и сразу пришлось брать банду контрабандистов.