Выбрать главу

— И так уж замотало — дальше некуда. Что у бродяги отнимешь? Разве что живот? Ты-то сам многим ли от меня отличаешься? А вот сидишь — трясешься весь. Или боишься, что и сюда амбань шпиона подослал? Кому ты нужен? Там тебя и в расчет-то никто не берет. «Льстец свои каблуки раньше других собьет» — так в народе-то говорят…

Батбаяр, не поняв смысла последних слов, удивленно захлопал глазами.

— Ты вот что, сынок, — слепой привлек мальчика к себе. — Прислушивайся к тому, что старшие говорят. Это уж я трещу все без разбору да где попало, вроде шаманского бубна. Тебе так жить негоже. Тут этот дедушка прав. Учись держать рот на замке. Все слышать, все замечать, проникать в самую суть вещей, понимать, почему люди так поступают, а не иначе. Да все это молча, молча. Бед на долю бедняка выпадает много. Не один день придется горе мыкать. А потому надобно запастись терпением. Не помысли, милок, набить утробу, пресмыкаясь перед ламами, амбанями, купцами китайскими. Как бы ни было тяжело, не пачкай рук своих делами, что послужили бы во вред родным и близким твоим, народу нашему. Да не ищи себе выгоды в доносах на спутников своих или знакомых, на таких же, как ты, горемык. Помни — рука руку моет! Сейчас мы прозябаем в нужде, извиваемся полураздавленными червяками. Но так не может продолжаться вечно, что-то должно измениться. Мне того времени не дождаться, но ты, может быть, и застанешь…

Батбаяр с круглыми от изумления глазами слушал наказ слепца.

— Бедный, сто лет тебе жизни, — скорбно вздохнув, молвила Гэрэл.

Подбелив чай щепоткой кислого творога, отдающего чем-то затхлым, они подкрепились на дорогу и разъехались: старик Цагарик на юг, а мать с сыном дальше на север.

Через два дня пути, оставив позади перевал Долон даваа, они подошли к раскинувшемуся посреди обширной долины Онгинскому монастырю. Над кварталами приземистых деревянных строений возвышались зеленые, белые, красные храмы. Горели на солнце золоченые украшения их крыш, доносились звуки гонгов. Многочисленные дороги, прочертившие долину, сходясь к монастырю, преображались в широкие улицы, по обочинам которых за высокими хашанами из неструганных жердей прятались бревенчатые избушки. В каждом дворе, напоминая пеструю безвкусицу разукрашенных цветными хадаками кукол на празднике Дой, стоял длинный шест с пучком ленточек: желтых, красных, белых. На дороге, вьющейся вокруг субурганов — огромные каменные ступы с островерхими крышами-шпилями, — там и сям виднелись распростертые фигуры молящихся, перебирающих четки старух. Лам было немного: десяток-другой гэлэнов слонялись в ожидании хайлана, остальные выехали в худон.

Гэрэл с сыном подходили уже к центру монастырского поселка, когда навстречу им попался совсем еще юный, чем-то похожий на Батбаяра послушник. Пристроившись к путникам, некоторое время он мялся, не решаясь заговорить, потом наконец спросил:

— Тетенька, это вы кому лошадь ведете? Кто-нибудь из послушников домой поедет?

— Нет, милый. Это наш конь.

— А-а, так этот мальчик хочет стать ламой?

Тут их догнали два послушника постарше.

— Ага, вот он где, бестолочь. Все никак дом свой забыть не может, — воскликнул один.

— Ах ты птенчик наш желторотый! По маме и папе никак соскучился? — насмехался другой.

— Побегал за худонскими и хватит, топай-ка теперь назад, — сказал первый и, ухватив монашка за ухо, потащил за собой.

Маленький послушник бежал следом за мучителями и оглядывался до тех пор, пока все трое не завернули за угол.

Одну-единственную мечту лелеяла Гэрэл по дороге в монастырь: только бы ламы согласились взять ее бедного сыночка к себе. Пусть даже водоносом для начала. А там со временем он и сам отыщет возможность добыть себе пропитание. Но теперь, вспоминая тоскливые глаза маленького послушника, с горечью подумала:

— Отдашь вот так сына в монастырь и осиротишь его вовсе. И будут шалопаи-послушники каждый день угощать его оплеухами да подзатыльниками. Огрубеет, зачерствеет душой без материнской ласки.

Собираясь помолиться, Гэрэл с Батбаяром бродили от храма к храму, но все они, кроме одного, были заперты. Близился вечер, все сильнее донимала жажда, живот сводило от голода, и они, привязав лошадь у хашана, вошли в первый попавшийся двор. Через распахнутую настежь дверь были видны широкие деревянные нары, покрытые тюфяками, на которых за низеньким столиком восседали, поджав под себя ноги, два ламы и, прихлебывая айрак из огромных деревянных чаш, сосредоточенно двигали шахматные фигурки. Гэрэл постояла, ожидая, что на них обратят внимание, но, так и не дождавшись, кашлянула.