— Слушай, Батбаяр, что за человек главком Сухэ-Батор?
— Я видел его всего раз, когда передавал письмо Тумуржава. Дел у него невпроворот. Оно и понятно, ведь только-только установили народную власть. И все же он нашел время поговорить со мной. Пригласил меня в кабинет, усадил, выслушал. Светлая у него голова, большой жизненный опыт. Любит его народ, уважает.
— О чем же вы с ним говорили?
— Я сказал, что хочу побыстрее вернуться домой. Он прочел письмо, помолчал и говорит:
— Вы боролись за установление народной власти, имеете заслуги. Но если послать вас на родину прямо сейчас, вряд ли ваш бойда испугается и кинется топиться в Орхон. Давайте сделаем так — послужите в армии, потом мы направим вас на краткосрочные политкурсы. А после этого поедете домой. Вам необходимо вступить в партию, и чем скорее, тем лучше. Ведь это партия направляет нас по верному пути.
— Я сделал все, как он сказал… Он прямой, справедливый, поэтому ему верят, идут за ним. А как он уважает, как любит людей!
— Больше, чем покойный господин?
— Господин, хоть и боролся за независимость, но прежде всего защищал интересы имущего класса. А наш Сухэ-Батор горой стоит за простой народ, за нас с вами, — с гордостью сказал Батбаяр.
За разговором не заметили, как поднялись на Хангайский перевал. Легкий ветер дул им в лицо, внизу в голубой дымке расстилалась Орхонская долина. Казалось, родная земля раскрыла объятья своему сыну. Батбаяр невольно вздохнул. Он спрыгнул с коня, положил еще один камень в обон. С высоты Орхон казался неширокой голубой лентой, которая, извиваясь, тянется через всю долину, за Орхоном вздымался в небо Суварган-хайрхан. Он словно встречал Батбаяра, держа на ладонях голубой хадак. При виде родных мест защемило сердце.
— Отсюда до твоего дома рукой подать. Ну что, поехали? — спросил Содном, видя волнение Батбаяра.
Днем в верховьях Орхона полил дождь, выпал град. Но вскоре отгремел гром, и небо прояснилось. Прискакал вороной Донрова, один, без хозяина. Он подошел к коновязи, где были привязаны кобылицы, и встал, пугливо подрагивая. Аюур, как только увидел лошадь со сбитым набок седлом, сразу все понял.
— Ой, беда! — вскрикнул бойда. «Значит, не одолел он того, кого подстерегал на Хангайском перевале», — мелькнула мысль. Батраки растерянно смотрели на хозяина, не понимая, о какой беде он говорит.
Лама, который вместе с Аюуром только что возвратился с гор, оседлал коня и поскакал в сторону перевала. Дашдамбы все не было, и Лхама, Гэрэл и Ханда стали расспрашивать Аюура и Дуламхорло, куда он мог деться, но те молчали.
Вернулся Дашдамба лишь к вечеру. Он ехал с ургой на плече, будто с пастбища, где присматривал за яловым скотом.
— Я поскакал за Донровом, стараясь не упустить его из виду, — рассказывал старик. — За Хангайским перевалом попал под проливной дождь с градом. Пришлось укрыться под скалой. Тут-то я его и потерял. Видно, этот вислоносый лама и в самом деле привез из монастыря плохие вести, раз они так забегали.
Дашдамба догадался, что произошло, но по опыту знал, что не стоит лишний раз тревожить дочь и ее свекровь. У каждого в тот вечер в голове роились тысячи мыслей, догадок, предположений, печаль сменяла радость, надежда — отчаянье. Весь вечер и ночь в аиле стояла тишина, батраки молча делали свое дело.
Но в юрте Аюура все было по-другому.
— Может, он укрылся от дождя под деревом и упустил коня? — пробормотал старик и стал вытаскивать из сундука вещи, которые намеревался спрятать в горах.
— Ох, не знаю, что и думать, — ответила Дуламхорло. — Донров у нас неповоротливый. Пока он развернулся со своим кнутом, Батбаяр мог его пристрелить, он наверняка с оружием.
— Тогда этот голодранец был бы уже здесь.
— Ты же говорил, что его казнили. Как же он вдруг живым оказался?
— Я дал вдвое-втрое больше того, что обычно дают этим законникам. Рябой коротышка из Управления делами шанзотбы, мастер отправлять на тот свет, сказал мне: «Не знаю, как вы встретитесь после следующего перерождения. Но в этой жизни ты его никогда не увидишь, поверь мне, клянусь перед бурханом». Он вынул из-за пазухи амулет — фигурку Манжушри, показал мне и взял за клятву еще рулон чесучи. Не может быть, чтобы Жаворонок вернулся. Наш гэцул, видно, обознался, — пробормотал Аюур, поворачивая молитвенный барабан.
На следующее утро Лхама выгнала овец на пастбище. День выдался ясный, припекало солнце. Женщина по привычке гнала отару к огромному утесу Байц-хада, хотя он был далеко от аила. Как только закончилась утренняя дойка, к хашану бойды примчался на взмыленном коне лама-сторож. В руках он держал какой-то бесформенный комок, похожий на кусок базальта.