Больше в сумке ничего не было.
Дженнифер начала медленно складывать все обратно. Настоятельница повернулась к ней, перестала шевелить пальцами. «Что-то еще тебя беспокоит, дитя мое, не так ли? Не только смерть кузины тебя расстраивает? Что, дитя мое? Можешь рассказать?»
Дженнифер подняла голову, слегка щурясь под потоком солнечных лучей. «Да, есть кое-что еще». «Расскажешь об этом?»
«Ma mere… To, что я собираюсь сказать, покажется очень странным, но, надеюсь, вы простите меня и выслушаете».
«Слушаю».
И Дженнифер рассказала. Не о подозрениях, что донья Франциска и Челеста могут знать больше, чем говорят, а о том, как трудно поверить, что женщина, похороненная на монастырском кладбище, — Джиллиан. О странном факте, что даже в лихорадочном состоянии та никогда не сбивалась на английский и не вспоминала о семье. «Но вы, — сказала Дженнифер в конце концов, — наверняка посещали ее. Она была в сознании, когда вы ее видели? Она говорила что-нибудь?»
«Мне — ничего. Когда сообщили о твоем приезде, шоком было осознавать, какие новости тебя ждут… И я прошу прощения, что тебя не отвели сразу ко мне, но… — Она собралась вроде что-то сказать, потом передумала. — Больше всего с твоей кузиной общалась донья Франциска. Я была не только огорчена, но и удивлена твоим появлением, потому что ни одно слово мадам Ламартин не давало понять, что у нее есть родственники. Я только надеюсь, что ты простишь нас за поступки, которые мы совершали по неведению…»
«Конечно! Именно об этом я и думаю! Она ничего не говорила о родственниках, потому что у нее их нет… Эта женщина — вовсе не моя кузина, я в этом убеждена!»
«Мадмуазель…»
«Минуточку, — взмолилась Дженнифер. — Послушайте, ma mere. Это, между прочим, не самая странная вещь…» И она рассказала про горечавки, про голубой цвет, который покойница узнавала и любила, а Джиллиан никогда не видела. Мать-настоятельница слушала неподвижно. «Поэтому видите, — продолжала Дженнифер, — почему я так убеждена, что кто-то еще, а не кузина, пришел сюда этой ночью. И, если дело обстоит именно так, то где, ради Бога, Джиллиан?»
Наступила тишина. «Да, — сказала монахиня, в конце концов, — понимаю. Это, безусловно, странно. Более того, трудно поверить, что допущена такая серьезная ошибка…»
«Знаю. Но вы понимаете, что я не способна оставить это в покое и просто уехать?»
«Да, это я тоже понимаю. Но если ты права, и твоя кузина жива, почему она не свяжется с тобой? Или с нами? Говоришь, она знала, что ты приезжаешь?»
«Да, знала. Но с ней могло что-нибудь случиться, это меня и беспокоит».
«Но что с ней могло случиться? И почему, если покойница не мадам Ламартин, она разрешила нам так к ней обращаться? Более того, почему с ней были документы мадам Ламартин?»
«Не представляю, но…»
«Машина, которая разбилась в ту ночь, тоже принадлежала твоей кузине. — Дженнифер промолчала. — И если твои подозрения справедливы, — продолжала настоятельница тихо, но неумолимо, — мы должны не только спросить, где теперь мадам Ламартин, но и кто, в таком случае, женщина, которая умерла. — Опять пауза. — Это дело с горечавками. Это ведь для тебя — решающий довод?»
«Я думаю, так. Да».
Настоятельница кивнула. «По этому признаку ты могла бы узнать кузину безошибочно?»
«Только в отрицательном смысле, так сказать. В смысле, если покойная не была дальтоником, она не может быть Джиллиан. Но можно, конечно, и узнать ее по этому. Женщины редко бывают дальтониками, а желтый и голубой цвет вообще очень редко путают. — Она неожиданно осеклась, прижала руку ко лбу. — Какая я идиотка! Говорю про то, что ее можно узнать, и все это время ни разу не попробовала очевидного. Я думала о другом, когда говорила с Челестой, но вообще-то должна была сообразить сразу».
«И что это такое?» — мягко осведомилась монахиня.
«Как она выглядела! — закричала Дженнифер триумфально. — Эта женщина, которая умерла, как она выглядела?»
Монахиня заговорила не сразу, слабая улыбка появилась на ее губах. «Дитя мое, я не могу тебе сказать. Я ее никогда не видела. Никто здесь ее не видел, кроме доньи Франциски и Челесты».
Дженнифер пораженно на нее уставилась. «Никто не видел? Но вы же сказали, что посещали ее».
«Совершенно верно».
«Тогда что вы имеете в виду?»
«Я имею в виду, — сказала настоятельница, — что я слепа, дитя мое». И повернувшись спиной к издевательскому сиянию солнца, она опять улыбнулась, немного печально.
«Извините, мне очень жаль».
Монахиня улыбалась. «Не стоит. Я часто думаю, что окружающих моя слепота беспокоит больше, чем меня. — Она выпрямилась, и голос ее зазвучал властно. — Мне кажется, дитя мое, что минимум, который мы можем для тебя сделать, — предложить гостеприимство. Уверена, что ошибка, которая, по-твоему, произошла, слишком существенна, чтобы это было правдой… Извини, я желаю тебя всех благ, но убеждена, что твоя кузина умерла. Когда мы сможем рассмотреть факты спокойнее, несомненно, для всего обнаружится простое объяснение».
Дженнифер ничего не ответила. Она крепко сжала руки на коленях и почти не слышала слов монахини. Находиться прямо в монастыре… Возможность наблюдать, задавать вопросы, проверять у невинных обитателей утверждения доньи Франциски… Это больше, чем она могла надеяться.
Настоятельница все еще говорила. «Но ты должна навести все необходимые справки и, очевидно, пожелаешь начать здесь. Если переедешь сюда…»
«Вы очень добры. Но мне кажется, я злоупотреблю вашим гостеприимством, если поступлю, как вы предлагаете».
«Это самое малое, что мы должны сделать. Монастырь виновен, хотя и не намеренно. Вина состоит в том, что тебе позволили совершить печальное открытие таким образом. Ты должна позволить нам загладить вину».
Дженнифер улыбнулась. «Вы не должны заглаживать вину. Но я с удовольствием перееду. Спасибо».
«Тогда переезжай сегодня вечером».
«Так быстро, ma mere?»
«Чем быстрее твоя душа успокоится, дитя мое, тем лучше. Но если в отеле могут быть трудности…»
«Не думаю. Я дала понять, что останавливаюсь не надолго… Видите ли, кузина предполагала, что я смогу остановиться здесь».
«Тогда ждем тебя вечером, если сможешь. Если нет, завтра. Будем рады видеть тебя в любое время, дитя мое. Даже если расспросы приведут тебя обратно к печальной истине смерти кузины, уверена, что наше тихое сообщество найдет, что предложить для удобства и утешения».
Дженнифер поняла, что пришло время замолчать о своих подозрениях. «Спасибо, — сказала она просто, — с удовольствием перееду. Здесь красиво и, полагаю, если где-то можно найти покой, то это здесь».
Лицо настоятельницы осветилось. «Чувствуешь это? Я так рада».
«Я только что прошла через вашу церковь, она такая чудесная, особенно алтарь. Совершенно неожиданно, если можно так выразиться, для такого маленького сообщества и такого изолированного».
«О да. У нас все, конечно, просто, но простота гармонирует с высокими равнинами. Было бы ошибкой строить кафедральный собор в долине Ураганов. В этой маленькой ветреной долине мы построили строгие белые стены. Окна церкви не нуждаются в цветном стекле, если обрамляют горы».
«А картины, лампы и резьба…»
«Что касается этого, — сказала спокойно мать-настоятельница, — не могу судить. Несколько лет назад я была очень рада переложить все деловые проблемы в эффективные руки доньи Франциски. Она обставляет нашу церковь уже какое-то время. Я знаю, что она поместила туда много предметов, картины, ковер и свечи… В прошлом году она выписывала рабочего из Бордо, который сделал для нас перила алтаря. Хотя в прошлые годы я содержала церковь в простоте, я понимаю, что некоторым, в сущности большинству наших членов, в их вере помогает видимая красота статуй и ламп. Поэтому, хотя бедное сообщество не может позволить себе тратить много на такие цели, я позволила донье Франциске делать там все, что ей хочется, чтобы доставить удовольствие молодым сестрам и детям». Она улыбнулась.