Донья Франциска сняла черный балахон и бросила на стол в центре маленькой, почти пустой комнаты. Она стояла лицом к огню и быстро говорила с кем-то невидимым.
К сожалению не было слышно практически ничего. Они говорили очень быстро, на французском, да еще ветер уносил обрывки разговора в ночь. Но одно было ясно — донья Франциска в ярости. Ее лицо, более истощенное и болезненно-бледное, чем обычно, охватила такая страстная злость, что Дженнифер испугалась. Очевидно, испанку вознес ночью на гору захвативший ее порыв ярости. Она умолкла, выстрелив вопрос. Откуда-то от огня раздался неразборчивый ответ, мрачно прорычал что-то мужчина.
Вдруг, по неожиданному капризу ветра, голос женщины раздался четко. Сказанное было достаточно важно, чтобы Дженнифер почувствовала, как быстрее побежала по венам кровь. «…ее кузина задает вопросы. Я отпугнула ее, но она была очень подозрительной, а теперь думает, что у нее есть доказательства, и что она правильно не желает уезжать. — Ее голос стал еще громче. — Более того, она остановилась в монастыре, и если я не смогу придумать какую-нибудь сказку, чтобы ее удовлетворить…»
Мужчина что-то пробормотал, но донья Франциска среагировала с быстротой атакующей змеи. «Но ты разве не видишь, что наделал, ты, идиот? Ты, придурочный сладострастный идиот! — Эпитеты слетали с ее губ легко, приправленные мощным осуждением. — Obscene bete! Animal! Разве не понимаешь, что можешь потерять все? Если она…»
Остальное унес ветер, но теперь Дженнифер, подвинувшись чуть дальше, смогла увидеть компаньона женщины. Он быстро шагнул вперед и остановился, угрюмо бормоча что-то неразборчивое. Мощный мужчина примерно сорока пяти лет, с темным скрытным лицом пиренейского крестьянина. Черные глаза спрятались под густыми прямыми бровями, прямой нос, губы злобно сжаты. В животном грубом смысле, это лицо можно было бы посчитать привлекательным, но его явно искажали гнев и ненависть. Глаза и рот от этого стали жестокими, переполнявшие его страсти в любую секунду могли перейти в насилие.
Стоящая перед ним донья Франциска выглядела еще аристократичнее, чем всегда. Тонкое породистое лицо с сияющими глазами фанатички не выражало ни малейшего страха, только отвращение, когда он подошел ближе. Она снова начала говорить, выплевывала слова, будто они пропитаны кислотой. Дженнифер чуть не падала в окно, пытаясь хоть что-то услышать, но ветер уносил слова почти полностью.
«…Нужно сделать только одно, и ты это знаешь! Кто может сказать, сколько эта английская девица решит тут торчать и шпионить? Она пойдет в эту сторону — са se voit — и обязательно увидит свою кузину!» Дженнифер закрыла глаза и прислонилась к стене, ночь кружилась вокруг нее с ревом, который никак нельзя было объяснить ветром. Рев затихал вместе с биениями ее сердца и перешел в рокот, а резкий голос продолжал говорить: «Что ты натворил — ошибка с самого начала, но теперь это самоубийство! Comprenez, imbecile, le suicide!»
Мужчина что-то ответил, но так тихо, что Дженнифер ничего не поняла. Донью Франциску его слова не остановили, она бросала ему в лицо осуждения, теперь уже перемешанные с угрозами. Дженнифер опять напрягла слух и поймала поток французского: «Vous feriez bien de vous rappeler… He забывай, Пьер Буссак, что находится в моих руках! Ты уже должен бы понять, что не можешь играть в такие игры сам по себе! Нужно сделать единственную простую вещь, и ты это знаешь — ты обязан от нее избавиться!»
При этих словах мужчина рванулся вперед, будто собрался ударить яростную испанку, но не сошел с места. Замер у стола, опустил на него тяжелые кулаки и проревел что-то.
Она ответила, холодно на него глядя: «Но ты знаешь, что я права, нет? Это всегда так. Если бы ты думал мозгами, а не телом, ты бы знал, что единственный безопасный путь — избавиться от этой женщины, мадам Ламартин… — Четкий твердый голос делал слова еще пронзительнее. — Мадам Ламартин умерла от лихорадки и лежит на кладбище монастыря. Она должна оставаться там… Один вопрос, одно сомнение, одна лопата в могилу, и вопли и крики заполнят эту долину, и тебе придет конец, дружочек!»
«И тебе!» — сказал он темпераментно.
Она засмеялась. «Нет, я так не думаю. Я совершено невинна. Все, что я потеряю, это часть дохода».
Он поднял голову. «Все? Все? — Коротко и грубо засмеялся. — Все, что ты собираешься потерять, моя прекрасная леди, это мечта, ради которой ты живешь, мечта о власти и славе, которые принесут тебе деньги! Чего бы ради тебе торчать в этой Богом забытой долине, если бы ты так не боялась потерять эту «часть дохода»? Думаешь, не знаю, какие планы ты строишь в этой своей церкви, сеньора Франциска? Ждешь и молишься, чтобы старая настоятельница умерла… Ждешь и надеешься, что не останется никого, кто знает тебя так хорошо, как она, и ты попадешь туда, куда хочешь попасть? Это так, да? Мадам настоятельница Богоматери Ураганов. Больше не маленький приют, о нет! Огромный монастырь, с новыми зданиями и прекрасной известной церковью, куда собираются люди со всего мира! — Его голос постепенно переходил в визг. — Нет, ты никогда не захочешь бросить эту трубу, по которой из Испании перекачиваются золото в твои карманы и власть в твои руки, ты умрешь, если останешься без нее!»
Она слушала совершенно неподвижно, но тяжелые веки опустились на глаза. Он опять засмеялся: «Видишь, я тебя понимаю! Власть, дона Франциска… Вот, что значат для тебя деньги… Он перешел на шепот, ясно слышный за окном. — А то, что тебе так нужно, насквозь пропитано кровью!»
От этих слов она дернулась, но немедленно успокоилась. Ее лицо опять превратилось в деревянную маску, которой Дженнифер так не доверяла. Веки поднялись. «Завтра ночью. Ты избавишься от нее завтра ночью». На маске светились черные глаза.
Человек зашевелился, кричал что-то, поднял большие кулаки и тряс ими в неожиданной ярости, но она держала его на расстоянии, казалось, только силой собственной личности, которая горела в ее глазах. Потом она сказала так же четко и резко: «Я приду завтра ночью в обычное время после службы и посмотрю, как ты это выполнил. И ты сделаешь это, мой придурковатый друг».
Он прохрипел: «Как?»
Она пожала плечами: «Это твое дело».
«Мне некуда, ты знаешь так же хорошо, как и я, что мне некуда ее отправить!»
Она не отводила от него глаз. Молчала. Ветер затих. Дженнифер видела, как Буссак опирается на крышку стола, наклонил голову вперед, смотрит на женщину. Он стоял спиной к окну, но поза говорила об охватившем его ужасе. И ужас был в голосе, когда он снова заговорил: «Ты говоришь о… убийстве?»
Она ответила резко: «Я ни о чем не говорю. Я тебе сказала, что это твое дело. Ты в это впутался, теперь выпутывайся. Я ничего не знаю».
«Я не сделаю этого, будь ты проклята!»
Ее губы шевельнулись. «Ты приписываешь мне затаившееся в тебе зло, друг мой. Все, чего я требую, это чтобы ты убрал ее из виду, из Франции. Jesus Maria, да ты лучше любого другого знаешь, как это сделать!»
«По моему мосту? Отвести ее туда и показать дорогу в Испанию? В ее состоянии? Это будет убийством, и ты это знаешь! С таким же успехом можно ей глотку перерезать!»
«Преувеличиваешь. Если она так глупа, чтобы заблудиться, почему это должно быть твоей заботой или моей? Если ей будут дана свобода и дорога в Испанию, я совершенно не буду чувствовать себя ответственной за ее смерть. Повторяю, я хочу, чтобы ты убрал ее из Франции! Что случится после того… — Она остановилась, сверкнула на него черными глазами. — И что-то ты неожиданно стал очень хорошим, нет? Кто ты такой, чтобы пугаться убийства? Что для тебя одним больше или меньше?»
Он ничего не ответил, только глазел на нее. Ветру надоела пауза и он опять задул, захлопал ставнями, зашлепал мокрым подолом Дженнифер по стене дома.
Опять раздался ясный голос доньи Франциски: «Значит, понял. Завтра ночью. И если откажешься… — Впервые она шагнула ближе к нему, и хотя ее тело держалось так же прямо, показалось, что она наклонилась и понизила голос до жуткой доверительности. — Если ты откажешься…»