— У вас была рвота? — спросил Льюин.
— Меня подташнивало, но до рвоты не доходило.
Он осмотрел горло Эдисона. Оно не было воспалено. Льюин проверил уши. Они тоже оказались в норме.
— Знаете, доктор, я понял, что сильно болен, когда не смог проглотить ни капли виски. Даже подумать было противно. Может быть, мне нужен пенициллин?
— Нет, он не подействует на вирус,— ответил Льюин.
— А я думал, что это чудодейственное лекарство.
— Так оно и есть,— сказал Льюин.— Но оно творит не все чудеса подряд. Пока могу дать только аспирин, чтобы вам немного полегчало. Как только получу ответ из лаборатории, я буду в состоянии сделать для вас что-то большее. Во всяком случае, надеюсь.
Он взял из жилистой руки Эдисона кровь на анализ.
— Если вам и Мэри назавтра не станет лучше, пусть мне позвонят, и мы пришлем за вами санитарную машину.
— Чтобы вы меня засунули в больницу, я должен еще не так заболеть. В моем возрасте человек ложится больницу умирать, а я для этого еще не созрел. Но дам вам знать, если ей не станет лучше.
Льюин помог ему надеть нижнюю рубаху в рукава и поправил одеяло. Он снова вышел на кухню, помыл руки и вытер их о то же холщовое линялое полотенце, которым уже пользовался. Льюин принес Эдисону стакан воды, полагая, что первыми глотками он запьет аспирин, а остальное ему тоже не повредит.
— Пейте побольше жидкости,— сказал Льюин,— но не виски, от алкоголя вам будет только хуже.
Он положил вторую пробирку с кровью в сумку и застегнул ее.
— Пожалуйста, подайте мне эту кожаную куртку и скажите, сколько я вам должен…— начал Эдисон, указывая на спинку стула.
— Нет, нет,— прервал его Льюин,— я приехал осмотреть Мэри. А то, что я осмотрел и вас, помогло мне поставить диагноз. Помогло предположить, что с ней.
— Вы уверены? — подозрительно спросил Эдисон.
— Да, я уверен,— ответил Льюин.
— Тогда спасибо, доктор. Очень вам признателен. Льюин взял сумку и вышел к машине. Ему ясно было
одно: это какой-то вирус. Он был озабочен, но не слишком встревожен. Конечно, лучше было бы привезти их на базу. Он совершил ошибку, приехав на дом. Он не сумел сделать тут ничего существенного. А теперь будет трудно продолжать лечение, поскольку у Эдисона даже нет телефона. Стоп, подумал он, надо вернуться на заправочную станцию, при которой есть магазин, и посмотреть ее название на вывеске. В случае необходимости можно будет позвонить туда и попросить связаться с Эдисоном. Он сел в машину, где было прохладно. Кондиционер он не выключал, чтобы Элинор не чувствовала жары. Она закрыла книгу, посмотрела на него и спросила:
— А теперь куда, Норм?
— Я только хочу уточнить название заправочной станции, чтобы можно было позвонить Эдисону, если потребуется.
— Они в самом деле больны? Стоило сюда приезжать?
— О да, они, безусловно, больны,— сказал Льюин,— но я уверен, что все обойдется.
Он развернулся и поехал к центру Тарсуса. Его не покидала мысль о странном выражении лица у обоих пациентов. Эти широко раскрытые, совершенно безжизненные глаза. Если бы не это, можно было легко приписать жар, рвоту, слабость, головную боль какому-нибудь гриппу, какому-нибудь простому вирусному заболеванию, которое, по всей вероятности, пройдет раньше, чем лаборатория вернет ему заключение о характере вируса. Но все, что он мог сделать сейчас,— это ждать результата лабораторного анализа.
Он быстро проехал город и остановился перед заправочной станцией. Над дверью была вывеска: «Заправочная станция Смита. Уильям Т. Смит — владелец». Он был уверен, что найти ее — не проблема. И только тут Льюин заметил рядом другую вывеску: «Почтовое ведомство США, Тарсус, Юта». Он понял, что ему вовсе не надо было сюда возвращаться. Он запросто мог узнать в телефонной книге номер почтамта в Тарсусе. Он устыдился собственной глупости, но Элинор прервала его мысли:
— Подожди-ка, мне надо в туалет.
Льюин кивнул, она вышла из машины и направилась в дамскую комнату, Льюин, сидя в машине, смотрел по сторонам и думал об Эдисонах. Тяжко было уже одно то, что они заболели одновременно, тем более в таком заброшенном, сонном городишке, как Тарсус. Это был самый тихий городок, какой он когда-либо видел. Вот и сейчас— всего шестой час, а признаков жизни никаких. Ни тебе играющих детей, ни возвращающихся с работы мужчин. Это было очень странно.