— И как тебе? — Эхом прокатилось по нескончаемой коридорной пустоте.
Мне уже доводилось бывать в такой, наверное, раза два, и два раза в детстве, в воображении и наяву: в воображении я просто зашёл в неосвещённую ночную комнату, а наяву мне довелось залезть в какой-то большой чёрный мешок с таким же нескончаемым количеством карманов, в котором я запутался и не знал как выбраться. Конечно, мешок стеснял движения, чего нельзя сказать о комнате, но так как в мешке было гораздо страшнее, сейчас, не будь я прожжён похмельными сонными параличами, так точно бы испугался как ребёнок. Однако ничего в затылке мне не сжимало и не щёлкало, я был свободен и бесстрашен.
— Не знаю. — Честно ответил я. — Привычно.
— В деда Мороза веришь?
— Какого из?
— В этом нет никакой разницы.
— Да, я нахожу, что дед Мороз больше дед, чем Мороз, в смысле, что я не думаю, что дед Мороз — это демон или джин, что исполняет желания.
— Ты хороший мальчик, если действительно в это веришь. — Раскатилось, а после грянул смех, в котором я стал различать цвета, чёрные и белые, что окрашивали горизонт. Я готов поклясться, что чем сильнее был вдох, тем чернее было, а чем громче был выдох, тем выразительнее резал белый мои реалии. — А хочешь знать, кто он?
— Ну, если ты мне снишься, значит хочу.
— Шарку, дорогой мой, — Он обратился ко мне по имени. — дед Мороз — действительно твой первопредок, только не в смысле, как тебе привычно понимать его в культурологическом ключе. Дед Мороз — это то, что встретило человека в момент его грехопадения на землю. Это — всё чудесное в жизни, или сама жизнь, с которой приходится человеку идти рука об руку в момент выбора между добром и злом. Это — родовая память, наследие, сама информация, над которой не властно ни время, ни пространство, ибо оно есть во всём. Эта же информация, мысль, есть воплощенная здесь нулевая единица, первоначало, отсутствие всякого движения, абсолютный ноль. Я — род твой, основа всего космоса и условие его мироздания, и есть дед Мороз.
Он промолчал, дав возможность мне обдумать это бредовое откровение со всей неподобающей для этого серьёзностью. Тьма и свет постепенно стали рассеиваться, или, если быть точнее, они стали формироваться в организованное геометрическое пространство. Этим я был поражён в большей степени, так как не ожидал попасть в пространство урока, по которому в школе у меня всегда были тройки. Дед Мороз продолжил.
— Я, приходящий из полного отсутствия, в утвержденном Законе музыки сфер, есть в Мире как Хранитель Ключей. Я даю тебе Всё для Мира, в котором есть моя Власть. — Пространство подле меня давно из квадратных корней претерпело сущностное изменение: я сидел на этих самых корнях как на корнях разросшейся ели, меня потихоньку стал обступать снег, а за ним, за образующимися сугробами, стал медленно проявляться растущий издалека лес — Я твоя кровь, твой Род, твоя Вселенная и твоя Причина. Я есть высшее Я тебя, а ты — живущая часть Меня во Мне, а тело твоё — Моё. Не будь я самим Спиртом, — душой Меркурия, не был бы и ты Меркурием, — вином, и не сделан бы ты был из винограда, — материи, рукой заботливого Создателя, решившего сделать Сок, как сделал он и Музыку. Спирт — это музыка — это я — это ты- это дед Мороз.
— Ты, получается, что-то среднее между Родом и Волей, и к тебе я тобой же обращаюсь, чтобы претендовать на своё наследство, которое для меня необходимо, но которое легальным способом я могу получить всего раз в году. Всё так?
— Ты и без меня это знаешь, если ты мыслишь мной же.
— А как я могу к тебе обращаться, чтобы не звучало, что я — это ты, или сам дед Мороз?
— Зови меня Гитлер. — сказал дед Мороз, и рассмеялся; я стал смеяться вместе с ним, и посмеялся я от души. — Ладно, Шарку, давай, чтобы мы не путались, я отныне буду Шарку, то есть тобой, а ты, ну, скажем, будешь Громосветом.
Меня эта новость позабавила. Интересно, сколько ещё пройдёт времени прежде чем я окажусь пробуждённым, а потому очнувшимся в, дай Бог, полумёртвой квартире около семи утра.
— А почему Громосветом? — выпалил я, впервые обратившись к окончательно-сформированному лесному массиву.
— Во-первых, мне, а стало быть и тебе нравится это имя. Во-вторых, здешние места обязывают хранить при себе истинность твоего имени, особенно если ты до сих пор живой. Ты же живой?