По лицу профессора пробежала странная улыбка.
— Проклятый ром! Тим, слушай. Не давай мне больше рому. Он здорово крепок. На чем, бишь, я остановился? Да. Сию минуту ты скажешь нам, проклятый старик, рецепт изготовления «пищи страусов Рук», или я…
— Или вы… — подхватил профессор с неожиданной живостью.
— Клянусь страусами! — прокричал Роккер. — Сегодня в последний раз я имею с тобой дело!
— В последний раз, — тихо сказал профессор.
Роккер обрушил на доску стола страшный удар железного кулака.
— Ученая крыса! — Если не откроешь рецепта, то я сейчас схвачу твою дочь и…
— Остановитесь! — вскричал профессор резким и властным голосом. — Негодяи! Вы погибли!
Глаза профессора остро блестели от боли и торжества.
— Старик спятил с ума! — завизжал Тим, пытаясь сорваться с места, но оставаясь как бы прикованным к скамейке. Роккер выхватил огромный револьвер и, взъерошив левой рукой рыжую гриву, злобно спросил:
— Я побежден?
— Вы забыли на сегодня задвинуть решетку окна, — бросил профессор простые слова.
— Ну? — растерялся Роккер.
— Вы упились вчера вашим ворованным ромом, и он отнял у вас память…
Роккер растерянно озирался. Глаза его горели злобно и испуганно. Он положил револьвер на стол. Враг не открывал своих карт, и поэтому и был грозен вдвойне. Профессор сказал:
— Я кормил страусов через окно.
— Говори, что это значит? — прорычал Роккер, свирепея от неизвестности.
— Вы всегда заставляли меня пробовать самому «пищу страусов Рук», чтобы я их не отравил. И вы меня стращали, что, если я отравлю страусов и отравлюсь сам, то вы завладеете моею дочерью…
Профессор устало провел бледной, худой рукой по белым космам своих волос.
— Сегодня подошел срок приготовить новый мешок «пищи страусов Рук». И окно было открыто…
— И ты… — прошептал Роккер. Голос отказывался ему повиноваться, а Тим совершенно потерял дар слова. — И ты…
Глаза у него стали тусклыми. Он вдруг закричал хрипло и страшно.
— Ты не мог накормить страусов отравой! Ведь тогда бы ты и сам умер! Ведь ты… ты ел эту пищу. Ты пробовал ее десять минут назад у меня на глазах!
— И я, — сказал профессор, — перед вашим возвращением из долины страусов «Рук» бросал вот отсюда эту пищу страусам в окно. И они ее ели.
— Тим… — прошептал Роккер. — Старый дружище… Никакой дьявол не мог бы так рассчитать.
И он бросил Тиму тупой взгляд больного в диком бреду. Рыжие джунгли его волос понуро повисли по сторонам бледного лба.
— Не верю! Ложь! — взорвался он криком, взматывая головой, как бык под последним смертельным ударом тореадора. — Ты поплатишься своей жизнью! И, прежде, чем ты умрешь, проклятый старик, под моими пытками, ты увидишь, как твоя дочь…
— Моя дочь, — вспыхнул голос профессора, — в безопасности. — Вы привезли сюда мою племянницу…
— Ну? Лги до конца, лги, пока я…
— Во-вторых, умру не только я, но и…
Лица Тима и Роккера превратились в одни глаза, в которых горело безумие.
— В этих бутербродах, которые вы ели…
Профессор не договорил. В тишине негромко звякали цепи. Иветта Ренье бросилась к профессору Мальви.
— Дядя! — крикнула она. — Скажите, вы говорили неправду?
— Нет, дорогая, это — правда. Жанна и ты — свободны. Я разрубил узел. Так было нужно. Прощай, смелая. Не могу тебя обнять на прощанье. У меня уже не только отнялись ноги, но и руки…
Яд, несущий неотвратимую смерть, медленно, постепенно парализовал деятельность конечностей своих жертв, с беспощадностью оставляя только одну голову совершенно свежей до последнего момента.
— Пять пуль… — хрипел Роккер, злобно дергаясь плечами. — Пять пуль… самых больших… из огромного револьвера… Если бы я мог двинуть рукой… черт… руки… ноги… немы… Пять пуль… по килограмму… разворотить скулы старого дьявола…
Он со стоном склонился к столу, пытаясь ртом ухватиться за револьвер, спустить курок зубами. Зубы ляскали о металл, револьвер закружился под рыжим помелом бороды и упал на пол.
Лицо Тима превратилось в белую маску. Роккер рухнул на стол красною головою. Профессор Мальви остался недвижим в своих цепях, которые больше не бряцали.
Золотой и синий страусы резали воздушный простор могучими взмахами огромных крыльев. Голубая цепь гор осталась далеко позади. Страусы стали постепенно снижаться. Их огромная энергия подтачивалась какою-то внутреннею предательской силой.
Иветта Ренье крикнула мне с золотого страуса:
— Мой бедный воздушный конь изнемогает! Ведь он тоже попробовал яду!
Мой синий «Рук» стал падать. Он выравнивал огромные веера крыльев последними трепетными усилиями. Он умирал. Он, дрожа, посмотрел мне в глаза последним прощальным взглядом с блеском такой выразительности, что сердце у меня застонало, как будто остро, мучительно заклокотав кровью.
Страусы опустились на землю, и лежали на топкой почве, дрожа в тихой, почти незаметной агонии. Проносилось широко свежее дыхание влажного ветра. Болотистая земля сочила темную воду, готовясь засосать трупы огромных птиц в свое глубокое лоно.
Иветта Ренье, не смахивая круглого хрусталя слезы, покатившегося медленно по щеке, вырвала два пышных золотых, струисто-развевающихся пера из крыла своего золотого страуса — на память о сияющей мадагаскарской долине страусов «Рук».
И золотой гигант «Рук» последним трепетно-нежным взглядом огромных погасающих глаз простил ей свою последнюю боль и поник слабеющей головой в холодную медленную могилу болота.
М. Первухин
ЗЕЛЕНАЯ СМЕРТЬ{7}
Не говорите мне о Соломоновых островах! Вы лучше меня спросите, спросите меня, капитана Джонатана Смита, что такое Соломоновы острова?
Я вам скажу!
Вы, мальчишки!
Слышали ли вы, например, что такое «Зеленая смерть»?
Нет?
Ну, так и не раскрывайте рта, когда в вашей компании находится человек, который не только слышал, что такое «Зеленая смерть», но…
Но сам ее видел, своими собственными глазами!
Вы спрашиваете, кто это?
Я вам отвечу:
— Капитан с «Сузи Блиг», Джонатан Смит. То есть я.
Бравый моряк, председательствовавший на маленькой товарищеской пирушке в скромной таверне на окраине Алии, столицы Самоа, поставил на стол опустевшую кружку и крикнул хозяину кабачка, высокому курчавому негру Иезекиилю:
— Эй, африканский принц!
— Что, масса? — откликнулся молчаливый негр.
— Элю! Да покрепче, получше сортом!
Когда я рассказываю о «Зеленой смерти», у меня всегда глотка пересыхает, и ее необходимо аккуратно смачивать. А то доктора меня предупреждали, что от излишней сухости горла может черт знает что случиться. Не понял я хорошо, что именно: не то суставной ревматизм, не то воспаление слепой или глухой кишки. А при моем слабом здоровье это для меня похуже смерти! Только не «Зеленой Смерти», конечно! Так давай же, черный патриарх, кружку элю!
Общий хохот встретил заявление Смита, казавшегося выкованным из стали, о «слабости» его здоровья.
Смит славился своею исключительною любовью к элю. Он мог безнаказанно поглощать неимоверное количество этого напитка, не подвергаясь ни малейшим неприятным последствиям, но считал необходимым при требовании каждой новой кружки подробно мотивировать, почему именно он хо чет выпить эту кружку.
То он прозяб, и ему надо согреться, а для этого самое лучшее средство именно эль.
То слишком жарко, можно задохнуться, и потому надо выпить кружечку элю, чтобы освежиться.
Если идет дождь, то воздух слишком сыр, и это вредно для слабого здоровья капитана Смита. Единственное спасение хлебнуть элю.
То ветер носит по улицам клубы пыли, а известно, как вредно действует пыль, оседая в горле, и нет ничего лучше эля для того, чтобы прополоскать горло.
Пил свой любимый напиток капитан Смит и от насморка, и от несварения желудка, и от головной боли, и от…