Жив ничего про подмогу не знал. Он дрался, как разъяренный барс, не оставляя надежды, круша все вокруг себя. Даже взбешенный сечей, полуживой Дон, норовивший не отстать от младшего, отпрянул в сторону, замер, глазам не веря и опасаясь под все-разящий меч попасть.
— В воду!!! — ревел Жив. — В воду!!!
И, повинуясь его воле, его бешенному напору, прыгали за борт и свои и чужие, плыли к близкому берегу. Сам же он не знал устали и жалости — вырвалось давно копившееся в душе, тяжкое и злое. С мечом пришли эти вой на Скрытень, в его владения, меч их и встретил, жаловаться не на что… и некому!
Скил черной легкой тенью летал по стругу. Отбивал удары, сам бил, но беззлобно, походя. Скил искал обидчика своего, толстомордого Олена. И не находил. Видно, не пошел Олен в погоню, не пошел, чуя свою судьбу незавидную. Но Скил не хотел верить в это, Скил не любил ждать долго.
А Хотт не жалел себя, мостил дорогу трупами — за все, за годы в темнице, за жену Влаву, вдову при живом муже, за невольниц обеих, за детей-сирот, за себя, столько лет верой и правдой служившего Крону-батюшке да и получившего в награду поруб и службу позорную, тяжкую. Не мстил Хотт, ибо невиновны вой простые, ярь сама вырывалась наружу. жаждала крови. Оврий не отставал от сторукого собрата. Хотя и сам получил ударов столько, что не всякий бы устоял. Крепко держал свой боевой топор сотник Оврий, и огонь не жег его и меч не брал.
— Круши их! Наша берет! — надрывался Дон, вращая пудовым кладенцом над головой. Кто б мог подумать, что вчера еще на смертном одре лежал. — Круши!
Больше десятка порубил-покалечил старший брат. И ринулся в самую гущу, к корме, где сгрудились остатки дружинников Кроновых. Отбивались они умело и стойко. Лишь двоих сбил с ног Дон, прежде чем его самого отбросило назад — аж копье обломилось о доспех чеканный. Рухнул Дон в беспамятстве, мешком рухнул на сырую палубу.
Жив подлетел барсом, мягко, беззвучно. Не дал добить брата. Троих спровадил в вырий, только мечи сверкнули веером. Выкрикнул сипло:
— В трюм его! На наш струг! Быстрей давай! Дона уволокли. Струг с ним отошел от горящего, пропал во тьме ночной. Только тогда Жив обернулся к толпящимся на корме.
— Ну, кто еще отцу моему Крону послужить хочет? — спросил резко и зло. — Выходи!
Выскочил здоровенный воин в шеломе с серым хвостом конским, сторукий-сотник. Отбросил корзно легкое, скинул шелом. В два меча пошел на Жива.
— Я хочу! Горан, брат Кея, что бил тебя всегда! — сторукий захохотал, выставив вперед свою черную бороду. — И я побью!
Жив не стал спорить, бахвалиться. Он выждал, пока Горан сделает первый выпад, увернулся, выждал еще. И после второго пронзил ему горло одним коротким и быстрым ударом. Все видели, что княжич расправился с искусным бойцом, со сторуким будто с котенком.
Кто-то выкрикнул из толпы:
— Ты, и впрямь, сын Кронов?!
— Сын! — спокойно отозвался Жив. Семеро оставшихся с ним стояли за спиной. Хотту со Свен-дом не терпелось перебить воев. Оврий стоял смирно, улыбался. Остальные ждали только знака. Их было меньше, но у тех, кого было больше, не оставалось духа. Таких Жив жалел. Выдохлись! Стало быть, не чуют правды своей. Чуяли бы, не знавать им устали и сомнений.
— Я сын Великого князя Крона и Великой княгини Реи! Я князь ваш!
На корме загудели изумленно, недоверчиво. Скил прибежал с факелом, сам смастерил из обломка, зажег от снастей тлеющих. Высветил всех на корме. Страшные блики запрыгали по угрюмым, суровым лицам.
— Кончать их, и всех дел! — процедил Скил.
— Нет! — остановил его Жив. — Шеломы долой! Плащи тоже! Ну… кто плохо слышит?!
На доски палубы полетели шеломы, зашуршали корзна.
— Теперь за меня биться будете!
Жив повернулся спиной к стоящим. Знал, не тронут, наоборот, еще и защитят его, он им жизни вернул, из самого вырия, на пороге которого они стояли, вызволил. Русы добро помнят.
— За мной!
И он прыгнул за борт, в ледяную воду. Рано еще было отдыхать. Там, на берегу, шел бой, там лилась кровь…
Да, там держался из последних сил старый, битый во многих сечах боец, дядька княжича, седой Ворон. Бился, зная, что беда отступает, что надо только выдержать, не упасть, не выронить меча из натруженной, усталой руки. Ибо недаром же плечо к плечу бьются с ним израненные узники темницы, девки, бабы, пара уцелевших пока, обученных им горяков, орава мальцов, коим сказки бы слушать, а не в сече рубиться, недаром пылают в море два струга княжьих, недаром ветер доносит оттуда звуки битвы… и еще голос родной, близкий, ближе которого нет во всем свете белом, голос грому подобный.
Держался Ворон, ибо знал, жив княжич! Идет к нему с помощью ратной. А значит, и ему, старому коревану, жить еще надо, держаться — ведь не бой это, а учение пред боем настоящим, грядущим. Цветочки это… ягодки впереди будут.
— И все его сразу узнают, — в раздумий промолвил Куп, глядя в дощатый пол, — так говоришь, племянница?
Рея-младшая, Княгиня великая, положила легкую руку на плечо дяде.
— Так дед мой сказывал, отец твой. Они сидели в думной горнице старых Юровых палат. Сидели на одной широкой скамье, устланной собольими шкурами. На крепком дубовом столе пред ними стояли блюда с плодами сочными, чаши с медами и настоями. Но не касались они блюд и чаш, украшенных по краям святыми знаками солнцеворотов. Не до еды, не до питья было… Решалась судьба полумира поднебесного.
— Так, может, это я и есть?! — сказал вдруг Куп, испытующе глядя прямо в глаза княгини молодой. — Меня всякий знает.
Рея улыбнулась, тихо, покойно, без усмешки.
— Не ты, Куп. И не я. А мой брат неведомый… надо просто ждать, и все.
— Ждать? — Куп содрогнулся. — Ждать, когда орды Кроновы все наши заставы, все городища пожгут, весь люд истребят? Все знаю, племянница! Бесчинствует Крон на порубежье… что там порубежье — в глубь земель наших забираются отряды его! То разведка боем. Он почуял слабость твою женскую, жди большой рати! Э-эх, племянница, власть в крепких руках должна быть! Власть удел мужа!
Рея встала, прошла по светлой горнице. Замерла в углу под образами Рода и Богоматери Лады. Обернулась. В лице ее светилась кротость, смирение.
— Дед знал, что делать. Куп, — сказала она, — и не власти я искала, не просила власти у него, сам меня поставил… хотя твоя рука тверже и сил в тебе неизмеримо больше. Время идет. Куп, я жду! Его жду, которого все сразу узнают. Ему и передам власть — из рук в руки. Такова и воля Юрова. Знал дед мой, что коль к тебе власть попадет, ни за что не отдашь ее миром… — а я отдам. Вот и вся премудрость. Дед волей своей распри предотвращал, он все наперед видел… И он знал, что разумен ты, что не врагом станешь мне и обидчиком, а опорой, плечо подставишь! Да и зазорно было б тебе, мужу славному и сильному, власть отдать, заимев ее, не по чести! Я же все стерплю, одна я, как береза в чистом поле, ни за что не держусь. Придет он — я уйду, может, навсегда. — Она вздохнула, отвернулась. Потом подошла к скамье, села и снова поло-хила легкую длань свою на плечо дяде. — А теперь сам решай, я все сказала.
Куп покачал светлой, почти седой головой, стиснул виски руками. Не ждал он, что племянница ему сразу власть отдаст в землях отцовых, совсем не ждал, когда шел сюда. Но на уступки могла бы пойти, поделиться грузом тяжким своим, признать старшинство его, по правую руку поставить от себя… правителем княжества великого. Нет! Не уступала Рея ни крохи! Горько было князю северному, горько и обидно.
— Что ж я, всю землю свою зазря подымал, — вопросил он с дрожью в голосе, — понапрасну рать собирал великую? И что я людям своим скажу — от ворот поворот?! не вышел ликом дядюшка! убирайся восвояси?!
Рея припала к нему, щекой к щеке, обняла — будто дочь отца.
— Не трави себя! Ведь знак ты получил на Священной Поляне, верно? Ведь осенил тебя Род Вседержитель ипостасью своей, Кополом Пресветлым, путь указал?!
— Откуда знаешь? — удивился Куп, не отстраняясь, только лицо поворачивая, щекой ощущая слезы мокрые, горячие.
— Знаю, многое знаю, — быстро заговорила Рея, — боги наши великие и добрые не лгут. И доля тебя ждет большая, выше моей доли. Только к ней еще терпение нужно… А рати твои до поры до времени кормить буду, ибо им сослужить службу придется, прав ты, дядюшка родимый, не устоять мне одной против Крона. Но знай, что и вдвоем нам не устоять! Много силы у нас, очень много, горы свернуть можно, море запрудить… Но у Крона той силы поболе — со всех краев идут к нему дружины, тысячи дружин! Великий Поход готовит Князь великий! Все знаю! Ныне знаю. А Юр покойный, дед мой и отец твой, и прежде знал все. Станем друг против друга. Крону на руку сыграем…