Смущало, разве только, что в теле толстяка на месте сердца бился какой-то тёмный, чёрный сгусток, заметный даже сквозь одежду. От того сгустка в разные стороны шли чёрные же всполохи, наполнявшие всю сущность неживого тьмой. Что это? Дух в духе? Не похоже. Более правдоподобной казалась версия, что сгусток этот давно уже является неотъемлемой частью толстяка. Да к тому же, пожалуй, именно этот сгусток и заставлял сжиматься наши с Орисом сердца от страха.
- Никак аж целых две души на землю грешную явиться изволили, – нисколько не смущённый нашим молчанием, продолжил свою речь дух. – Чего забыли-то здесь, бедолаги?
- Мы не бедолаги, – слабым ещё голосом ответил я, но потихоньку уже приходя в себя.
- А кто же ещё? Бедолаги и есть! – снова подтвердил толстяк и противно захихикал.
- По делу мы здесь, уважаемый. Торопимся очень. Разреши нам пройти, – подал, наконец-то, свой голос Орис. Только вот голос у сатира был на удивление заискивающий и дрожащий.
- Чего вам торопиться-то, вы уже на месте. Пришли уже. Всё – финита ля комедия! – снова захихикал, продолжая и дальше веселиться, дух.
- Слушай, нам не до шуток, – начал раздражаться я. – Как тебя там, не знаю. Да и знать не хочу. В сторонку подвинься. Или в стену обратно влейся. Если так тебе больше нравится.
- Хамишь, – вмиг ставшим неожиданно злым и, хотя по-прежнему тонким, но отчего-то вдруг очень и очень страшным голосом просто-таки прошипел толстяк. – Не знаешь меня? Ничего. Сейчас познакомимся. Поближе. Сильно ближе. Да, с обоими вами познакомимся.
С последними словами дух стремительно и совершенно беззвучно придвинулся вплотную к нам и, буквально, воткнул свои руки прямо в наши тела. Именно что, согнув руки в локтях и отведя их чуть назад за спину, с размаху и воткнул. Правая рука толстяка при том вошла в мою грудь, а левая – в грудь сатира.
Сердце моё словно сжали в тисках. Оказывается, что? Живо моё сердечко? Хотя сейчас, на самом деле, мне ну совсем не до познания своей новой физиологии было. Похоже, я начал умирать. Опять! Только на этот раз совсем не быстро. Мне, судя по всему, суждено было в полной мере понять на прощание, что такое боль. Истинная боль.
Не лучше себя чувствовал и Орис. Он, словно жук, пришпиленный энтомологом-садистом ещё живым булавкой к доске, ну, ровно точно так же вертелся и извивался. Только вертелся вокруг воткнутой ему в тело руки. Из горла сатира раздавались сдавленные хрипы, лицо его искажала та же гримаса боли, страдания и отчаяния, что и у меня.
- Повезло-то как, – глядя мне прямо в глаза и, можно не сомневаться, наслаждаясь моей болью и моим унижением, разоткровенничался вдруг толстяк. – Людей надо с десяток извести, чтобы хоть немного силы прибавить. Да желательно найти ещё таких людей, что и не нужны особо никому. Это дабы не всполошить всех вокруг. Чтобы из хищника в добычу вдруг не превратиться. А здесь, надо же!, подарочек какой. Две души очищенные сразу. Я, как увидел вас, глазам своим сначала не поверил. А потом понял – вот он, мой шанс. Покончу с вами и кого мне тогда бояться? Да я всесильным стану!
- Ты покончи сначала, – удалось прохрипеть мне.
Из последних сил я схватился ладонями за запястье толстяка и попытался вырвать его руку из своей груди. Однако только рассмешил этим духа. Снова раздался противный писклявый хохот моего мучителя. Но, я не сдавался, снова и снова пытаясь то вытянуть руку инородца из своего тела, то бить по его запястью.
В какой-то момент слепая ярость затмила мой разум. Я не собирался сегодня умирать! Да и завтра не собирался. Я по человеческим-то меркам жизнь толком не прожил, что уж там про бытие за гранью упоминать, где речь вообще, вроде как, о бессмертии идти может. Нет, не готов я уйти в ничто, куда меня злобное создание, несомненно, и хочет отправить.
Не знаю, откуда у меня взялись силы. Думаю, это последний, самый крайний резерв в разнос пошёл. Я снова, насколько только мог, сжал запястье толстяка и заорал: “Да, пропади ты пропадом, нечисть!”
Неожиданно на правой моей ладони оказалась перчатка. Очень тонкая, серебряного цвета, плотно облегающая руку. И тут же от места на запястье духа, где касалась эта моя новая перчаточка, пошёл дым.
Я инстинктивно сжал руку толстяка ещё сильнее, и тот сразу же истошно заорал. Ну, заорать-то заорал, а вот руку свою, изверг, из груди моей не вытащил, всё также, но теперь уже как-то судорожно, продолжая тискать моё сердце.
Наконец, проснулся и Орис. До того страдавший в одиночку, молча, сатир, услышав крики, скосил глаза в мою сторону. Происшедшие изменения и в моём облике, и в моей борьбе с духом просто поразили рогатого. Но, надо отдать должное “братцу”, в прострацию он не впал. Более того, соображалка у сатира работала, что надо. Быстро и нетривиально. Так что, он тут же, да ещё громче моего, завопил: “Да, пропади ты пропадом, нечисть!” Слово в слово, как я, завопил.