- Чего ты тогда панику раньше времени наводишь! – возмутился я. Резко поднялся и хлопнул сатира по плечу. – Ну-ка. Вставай, давай. И пошли дальше. Дел у нас невпроворот.
- Ну, давай ещё немного отдохнём, – снова заныл рогатый. Скорее, теперь уже для проформы заныл. По ожившим глазам сатира было видно, что он и сам уже понял, что поторопился впадать в отчаяние. Но, не хотел пока в этом признаваться.
- Вставай! – отрезал я. – Наотдыхались уже.
Пришлось Орису всё-таки медленно подниматься со скамейки да плестись вслед за мной. Больше я рассюсюкиваться не собирался, как и время терять, и, развернувшись, уверенно пошёл по направлению к выходу из палисадника.
Вскоре, видя, что я не собираюсь приноравливаться к его походке, сатир догнал меня и уцепился за локоть. Ещё через несколько минут, повздыхав, он начал вслух (а как же иначе?!) перебирать по очереди все прелести Марии-ведьмочки, умудряясь одновременно и сожалеть о невозможности обладать ими, и гордиться собой за то, что так легко смог преодолеть неудержимое, казалось, искушение, наведённое чаровницей. Затем, вроде как, исчерпав до конца список прекрасных женских органов, Орис начал перечислять мне имена своих знакомых (близко знакомых) дам, что красотой своей без труда могли затмить ведьму. Где-то на третьем десятке, на какой-то там Жановьетте, это дело рогатому надоело, и он перешёл к описанию своих любовных похождений с этой, судя по всему, француженкой. В общем, всё вернулось на круги своя. Я шёл и шёл вперёд, ведомый телефонным навигатором, да слушал нескончаемую речь-самолюбование своего “братца”.
Идти было не так уж и далеко. Всего-то с пару километров. Так что к третьей по очереди антикварной лавке мы подошли, когда ещё и время обеда не настало. Вот. А прислушался бы к рогатому, отправился бы домой – и что? Реально потерял бы целый день, а то и два. Смотря ещё как, когда и с какими усилиями удалось бы вытащить завтра сатира на поиски камня Перуна. Если вообще – завтра…
Нужный нам магазинчик располагался на цокольном этаже. Или в подвальчике. Это кто как назовёт. О размерах самого магазина судить было сложно, потому как окна у него, даже самые маленькие, отсутствовали. Так что мог он, как тянуться на всю длину пятиэтажного дома-хрущёвки, где и располагался, так и занимать всего-то небольшую комнатку, квадратов на сорок, а то и того меньше.
Стоило ли уже и удивляться тому, что и этот магазин магазином-то по жизни не являлся. Как, впрочем, и антикварной лавкой тоже. Надо полагать, владельцы подобных заведений в сём славном городе являлись людьми сплошь креативными (ну, или считали себя таковыми) и стандартные, обыденные названия отказывались использовать наотрез. А может, просто нам с сатиром “везло” сталкиваться именно с такими торговцами. Остальные же все здесь, на самом деле – обычные, вменяемые человеки.
“Шоп оф антик”. Именно такая надпись и именно на русском языке красовалась на фасаде дома. Красовалась точно над небольшим спуском, ведущим к двери этого самого “шопа”. Мы с рогатым только молча переглянулись, пожали плечами и направились внутрь магазина. Всё ж таки слово “антик” однозначно подтверждало, что нам сюда.
Внутри, прямо у входа нас встретил весьма интересный персонаж. Не думаю, чтобы он вот так вот прямо у двери стоял да покупателей караулил. Скорее, случайно сложилось. Однако же сложилось весьма удачно, поскольку оказалось, что это и есть самолично хозяин антикварной лавки. Более того, в своём магазинчике он сейчас находился совершенно один. Две девочки-продавщицы, как нам было объяснено, пока отпущены на перекус. Время обеда, оказывается, всё же уже наступило. Взглянув на часы, чего не делал до этого, ориентируясь исключительно на собственные чувства да внутренний хронограф, я понял, что это действительно так. И снова перевёл взгляд на антиквара.
Модные, слегка рваные на коленках джинсы, заправленные в сапоги-казаки. Ковбойская шляпа на голове. И при всём том чисто русская белая рубаха-косоворотка навыпуск с вышитым воротом. Вот так, несколько странно, и выглядел хозяин “шопа”. Зато, по крайней мере, теперь становилось понятно, почему именно “шопа”. Очевидно, любовь к американскому стилю у него перемежалась с пламенным патриотизмом. И во всём искался какой-то консенсус, когда бы мирно сосуществовали, пусть даже и в несколько утрированном виде, обе-две культуры.