Утром, когда вышли из сакли, Озермес, сделав несколько шагов, остановился, будто упершись в скалу, и показал рукой на землю. — Посмотри, белорукая. — На тропинке, которую они протоптали от сакли к оврагу, Чебахан вчера пролила из кумгана воду, и на этом месте, на еще влажной земле, был отпечаток узкой босой ноги. — Алмасты прошла от оврага к лесу, — сказал Озермес. Чебахан зябко передернула плечами, посмотрела на лес, потом наклонилась и стала рассматривать след. — Нога у нее уже моей, такие же прямые пальцы и маленькая пятка. — Она озадаченно рассматривала след. Озермес, щурясь, разглядывал окрестности. В кустах трещали воробьи. В речке плескалась форель. Прохладный утренний воздух стоял неподвижно, не слышалось обычного перешептывания листвы и поскрипывания старых пихт, с которых от ветерка осыпалась хвоя. День обещал быть жарким. В небе сушилось под лучами солнца похожее на розовую женскую рубашку облако, вдали, выпрямившись, стояли в ряд широкоплечие, статные горы с белыми снежными папахами на головах, в синих черкесках и зеленых ноговицах. Прилетела ворона, села на макушку явора и закаркала. Чебахан недружелюбно посмотрела на нее. — Я хочу умыться, но страшусь спуститься к речке. — Озермес рассмеялся. — Ты не была такой трусихой, в ауле ничего не боялась. — Я же не знаю, какая из себя алмасты, если б я уже видела ее... — Ладно, пойдем, посторожу тебя, а потом пройдусь полесу. Не годится, чтобы эта несчастная старуха держала тебя в страхе. — Чебахан взяла кумган и легко сбежала к запруде. Озермес остановился у края оврага. В ком жила душа Чебахан, прежде чем вселиться в нее, и к кому она перейдет потом? Наверно, к какой нибудь птице, может быть, к ласточке. — Не смотри на меня, — попросила Чебахан. Он отвернулся. Вороне наскучило каркать, она взлетела, лениво помахала крыльями, описала круг над поляной и поплыла над лесом. Вдруг из-за орешника на поляну выскочила лиса. Попав под ослепительный луч солнца, клятвопреступница остановилась. Видимо, кто то вспугнул ее. Кто и когда назвал эту хитрюгу клятвопреступницей? Острая морда ее вытянулась, уши стояли колышками, желто рыжее туловище словно окаменело, длинный пушистый хвост прямо висел над землей.
Грудь и брюхо у лисы были пепельно серыми, а кончики волос на лбу и плечах белыми, как от инея. Вбив вокруг поляны колья с крестообразными развилками наверху, так было принято еще с тех времен, когда прадеды прадедов переняли от христиан крест, Озермес помочился на колья, чтобы звери, унюхав чужой запах, не забредали в его владения, однако то ласка, то куница подбирались иногда к сакле. Но строить плетень Озермес раздумал, сада и огорода у них не было, а владениями своими он мог считать хоть все окрестные горы и ущелья. Лиса повернула голову, заметила Озермеса, сорвалась с места, перепрыгнула через упавший явор и, размахивая хвостом словно метлой, стремглав побежала к лесу. Озермес оглянулся. Чебахан причесывалась, глядя в воду у запруды, как в зеркало. Причесываться она не любила, потому что гребешок часто застревал в ее густых волосах. А для Озермеса с малых лет было одним из самых больших удовольствий, когда мать причесывала его. Повзрослев, он не мог дождаться дня бритья головы. Брил его отец, и Озермес млел от прикосновения к голове твердых отцовских пальцев. Чебахан потянула заевший гребешок, дернула его, вырвала клок волос и, что то сердито прошипев, сняла волосы с гребешка, скатала в клубочек и бросила на берег. Озермес подумал, что когда волосы Чебахан отрастут до пят, она сможет обворачиваться ими вроде алмасты. Солнечный свет, прорываясь в овраг сквозь листву, искрился на бегущей воде, отражался от нее, желтые пятна прыгали по рукам, плечам и голове Чебахан, и задумчивое лицо ее от этого подрагивало и шевелилось, как шевелятся от ветра листья на деревьях. Она казалась такой же частью всего окружающего, как вода и яворы, как все, что ползает, бегает и летает по горам и лесам. Такими же были и все ушедшие, чьи души переселились в растения и в зверей, а иные, быть может, еще витают в пространстве и, время спустя, поселятся в его и Чебахан детях и внуках. Так будет вечно, пока не перестанут, сменяя друг друга, подниматься и опускаться солнце и луна. Чебахан взяла кумган, нагнулась, чтобы за черпнуть воду, взвизгнула, уронила кумган и побежала к Озермесу. — Там алмасты! Я видела ее! Она смотрела на меня! — Где ты увидела ее, в воде? — В кустах, на той стороне, я видела ее глаза! — Стой здесь, — сказал Озермес, — я поищу ее. — Сбежав вниз, он перепрыгнул через речку и принялся обшаривать кустарник. Чебахан не померещилось, трава кое-где была примята и кусты раздвинуты. Озермес добрался до отвесного обрыва. Алмасты или взлетела по нему, обретя крылья, или убежала вверх по течению речки. Тха, прокляв старуху, одарил ее быстрыми ногами. Повернув обратно, Озермес увидел на ветке держи дерева грязный пестрый лоскуток, сорвал его с колючек и тут же отбросил — от лоскутка несло зловонием. Дойдя до запруды, он отмыл руки и поднялся к Чебахан. — Убежала, но она, кажется, одета, я нашел обрывок платья или платка, от него пахло, как от непохороненного покойника. — У Чебахан расширились глаза. — Может, она вылезла из могилы? — Озермес покачал головой. — У ушедших нет души, поэтому мертвецы никогда не вылезают из могил... Мне кажется, ты из-за алмасты забыла про обязанности хозяйки. А после завтрака я обыщу лес. — Чебахан, вспыхнув, кинулась к очагу.