— Ты тоже.
Авелен, конечно же, не поверила, списав его ответ на дань вежливости. У красивых лицо… правильное. Что именно в нем должно быть правильным, Авелен не понимала, но знала, что ее лицо совершенно точно таким не было. Выписанный яркими красками лик «прекраснейшей из королев» на многочисленных портретах безмолвно подтверждал эту догадку, белея безупречным овалом, алея капризно изогнутыми губами и горя «взором медовым, манящим, что солнечный луч по утру». Кажется, именно так этот взор прославляли в стопке стихов, брошенных в покрытом слоем пыли столе тетушки. Авелен нашла стишата весьма посредственными — о чем, впрочем, не решилась бы сказать вслух, считая это невежливым и даже жестоким, — но, судя по ехидным комментариям на полях, была в своей оценке не одинока. Тетушка же в прошлом развлекалась вовсю, едко подмечая любой огрех в стихотворных потугах поклонников. Ее заметок не было лишь на одном пергаменте — длинном свитке, исписанном резким, словно росчерки сабли, почерком, — и стиль у нетронутого рукой безжалостного критика послания был калорменский.
— Хочешь яблоко? — предложил тем временем Корин, подпирая облюбованное ею дерево плечом. Авелен подняла глаза на темнеющие над головой ветки, вздохнула — платье было праздничное, всё такое из себя… парадное, и ей и без того не миновать нагоняя за то, что она сидела в подобной… красоте на голой траве, — и ответила:
— Я не достану.
Не лезть же в этом злосчастном… наряде на дерево. А те яблоки, что висели на нижних ветках, скрытые от солнца листвой, и дозреть-то толком не успели. Кислятина.
— Я достану, — парировал Корин, и губы у него, кажется, дрогнули в ехидной улыбке. — Я же рыцарь. И всегда рад услужить прекрасной даме.
Даже если дама — а вернее, старательно пытающаяся изобразить ее угловатая девочка — не вышла ни лицом, ни ростом и не имела ни капли сходства с пресловутой «прекраснейшей из женщин этого мира». Но вот девочка выросла, а Корин — чтоб ему провалиться вместе с его извечным «Не хочу быть королем» — этого видеть не желал.
— Кэр-Паравэл засыпало снегом, — сказала Авелен, бережно сворачивая записку от матери, и пожала плечами, почувствовав себя крайне неловко под прицелом стольких мужских взглядов разом. — Это всё.
— Страшный буран, — вставила позабытая всеми сорока, стряхивая с перьев капли дождя. — Залив покрылся льдом на добрых полмили.
— Буран, — повторил уже седеющий рыцарь: единственный, чей статус был четко обозначен самим Корином, величавшим его милордом. Остальные арченландцы, судя по всему, не были даже рыцарями. — Летом. А где, говоришь, Белая Колдунья-то?
Последний вопрос, разумеется, предназначался не Авелен. Словно ее в том замке и не было.
— Колдунья, — ответил Корин, — там, где ей и положено… находиться. И будь это она, сугробы лежали бы до самого Анварда. Мне в детстве только и рассказывали, как во всем замке стены леденели до самого потолка. Мол, чуть не околели все в ту ночь, когда матушка ваша, милый принц, вас с братом рожала. А ведь это были всего лишь отголоски того, что творилось в Нарнии.
— Может, у нее… преемница какая была?
— О да, — фыркнул Корин, явно не восприняв идею всерьез. — Любящая дочь, втайне отданная на воспитание эттинсмурским великанам, чтоб до нее, бедняжки, недруги не добрались. И которая двадцать пять лет сидела без дела в ожидании не пойми чего. И только теперь вдруг решила, что пора бы ей отомстить за невинно убиенную матушку. Вопрос только, кому? И меня, признаться, больше беспокоит, как бы этот буран не пошел вглубь страны и все поля с пшеницей не побил каким-нибудь градом. Не то зима выйдет куда веселее лета. Если доживем, конечно.
Авелен его настрой не понравился совершенно. Быть может, потому что ей куда привычнее было видеть того Корина, что постоянно отпускал ехидные шуточки, чем того, что недовольно хмурил широкие светлые брови и тер подбородок с таким видом, словно стоял перед неразрешимой дилеммой.
— К чему тогда лезть дальше на север, если это не Колдунья?
— К тому, — напомнила о своем присутствии Авелен, — что никто не знает, какие… чары она могла там оставить. Книги с заклинаниями, артефакты или… Да что угодно!
— Колдунья, — не согласился арченландский лорд, — прожила последние сто лет в Нарнии, Ваше Высочество. Если бы ей были нужны какие-то книги, она наверняка привезла бы их с собой.
— А кто сказал, что они были нужны ей? — парировала Авелен, разозлившись на его снисходительный тон. А то она не знала, сколько лет длилась устроенная Колдуньей зима. — Я не слышала, чтобы она колдовала по книгам. Но они вполне могли пригодиться тому, кто занял ее замок теперь.
Если занял. И если они действительно… не тратят время понапрасну, рискуя найти брошенное чародейское логово, из которого давно уже забрали всё ценное.
— Мы уже зашли так далеко, — продолжила Авелен, расценив молчание, как знак согласия с ее мыслью, — и неужели теперь повернем назад?
— Вопрос не в том, как далеко мы зашли, Ваше Высочество, а в том, где мы нужнее.
— Нарнию и без того есть кому защищать! В конце концов, есть же Пророчество…
— Пророчество, как мне помнится, уже сбылось. И я вынужден заметить, Ваше Высочество, что бродить по северным землям, когда ваши собственные отражают атаки неизвестного чародея — занятие весьма…
— Лорд Даррин, — перебил его неожиданно холодный, почти раздраженный голос. — Вы забываетесь.
Лорд замолчал так резко, словно это были не слова, а хлесткая пощечина, и Корин перевел взгляд на остальных арченландцев.
— Мне кажется, дождь уже стихает. А потому вам, господа, стоит проверить лошадей. Если, конечно, вы не надумали здесь поселиться.
Авелен успела подумать, что и ей сейчас прикажут убраться из зала и не мешать Его Высочеству размышлять над сложившейся ситуацией, но стоило последнему арченландцу шагнуть за дверь, осторожно прикрыв за собой одну из высоких двойных створок, как Корин повернулся к ней и спросил совсем иным тоном:
— Ты надеешься, что они вернутся?
— А разве, — уточнила Авелен неожиданно робким для нее самой голосом, не ожидав такой проницательности. — Они не могут?
Если в Нарнию вновь пришла беда и… Она была согласна даже на то, чтобы заявить в открытую, будто она не способна отстоять свои земли. Признать, что она лишь бледная тень Верховного Короля и никогда не станет достойной его венца. Что она… всего лишь женщина.
Корин неожиданно вздохнул — словно чувствовал себя смертельно уставшим — и ответил:
— Никто не знает, что там произошло, Эви. Даже с Великим Львом говорила лишь твоя мать и никто другой. Сама понимаешь, — губы у него на мгновение дрогнули в усмешке, — это ведь не ручной кот, чтобы приходить, когда позовут, и отчитываться о каждом своем поступке. Но по словам твоей матери выходило, что Четверо вернутся лишь «в час великой нужды». А замерзший Кэр-Паравэл — это нужда отнюдь не великая. Уж точно не в сравнении с зимой, длившейся без малого сто лет.
— Но ведь Аслан…
— А что Аслан? Придет и всех спасет? Допустим, — согласился Корин таким тоном, словно вместо Великого Льва она упомянула калорменского Таша или Азарота. — Вопрос только, какой ценой? Нет уж, я предпочту обойтись без Его вмешательства, пока остается хоть малейшая возможность разобраться с этим самим.
— Но… — растерялась Авелен, не понимая, к чему он клонит. — Аслан ведь всегда… Когда дядя Эдмунд… Когда Колдунья потребовала…
Корин вздохнул вновь — отчего она почувствовала себя бестолковым ребенком, которому приходилось объяснять очевиднейшие вещи, — и спросил:
— Тебе в голову никогда не приходила мысль, что наказание Эдмунда было несколько несоизмеримо с его… преступлением?
— Несоизмеримо? — повторила Авелен, решив, что ослышалась. Не потому, что действительно считала это… справедливым, а потому, что никому прежде не приходило в голову ставить под сомнение поступки самого Льва. Или… это она не слышала? — Но ведь он…