— Что? — спросил Корин таким мягким тоном, словно хотел намекнуть, что она вновь говорила глупости. Не успев при этом действительно хоть что-то сказать. — Продал? Или даже, как все говорят, предал? Ребенок, который вообще не знал, что в Нарнии хорошо, а что плохо? Или он должен был с первого взгляда понять, что перед ним черная ведьма? Вернее сказать, белая, но ты понимаешь, о чем я. Она предложила ему сладостей, а затем решила убить его за то, что он согласился. И, как любой доверчивый ребенок, рассказал ей, кто он, откуда и сколько у него братьев с сестрами. А затем явился Лев, который… Да, должно быть, это было необходимо. Не мне судить, ведь я знаю эту историю лишь из уст других. Но даже если никто не попрекал Эдмунда тем, что произошло, сам он никогда не забывал, что кто-то умер ради того, чтобы исправить его ошибку. Я вот думаю, быть может, нанесенная Колдуньей рана так и не исцелилась до конца, потому что он сам этого не хотел?
Авелен не сразу нашлась, что ответить. Она и сама помнила этот надрывный кашель, остающуюся на платке мелкую ледяную крошку и холодные даже в самый разгар лета руки. И матово-синие глаза, хотя тетя Люси однажды сказала, что в детстве они были карими.
Быть может… он сам заставил это колдовство остаться в его крови, потому что… считал, будто он недостаточно наказан?
— Но ведь… — должно быть, это снова было глупо и даже… эгоистично, но она не могла подумать ни о чем другом. — Ты бы так никогда не поступил?
Ты же… всегда был лучше других.
— Я? — повторил Корин, будто удивившись ее вопросу. И край рта у него вновь дернулся в усмешке. — Я принц, Эви. И не по велению Льва, а по праву рождения. Да мне достаточно было щелкнуть пальцами, чтобы получить любые сладости, какие я мог пожелать. И не только. Я, Лев меня побери, был официальным представителем Арченланда в Ташбаане. И это в четырнадцать-то лет. Да у меня с рождения была власть, которая и не снилась ни твоему отцу, ни дяде, когда они оказались в Нарнии. И у меня не было братьев, с которыми приходилось соперничать. Хотя бы за внимание отца. Эта ведьма просто не могла предложить мне больше, чем у меня уже было, только и всего. Я не был благороднее Эдмунда. Напротив, я просто был еще хуже. Я и сейчас хуже. И я знаю, каких трудов ему стоило… быть Справедливым. Не Великодушным. Это, пожалуй, самое простое. Не Отважным. Это тоже не так уж и сложно, когда есть за кого сражаться. И уж тем более не Великолепным. Для этого только и нужно, чтобы тебя все любили.
Он замолчал, словно не мог решить, продолжать ли эту мысль, но затем качнул головой и всё же закончил.
— А вот справедливость — это не одна лишь защита тех, кто не может постоять за себя сам. Это смертные приговоры. Даже если нет иного выбора, даже если это действительно справедливо, обречь кого-то на смерть куда сложнее, чем дать ему шанс на искупление. Ты едва ли это помнишь, но Эдмунд был не только судьей. Неудивительно, что Великолепным всегда называли не его. Даже самые честные и праведные… не любят и боятся палачей. А что до Льва… Его замыслы слишком далеки от нашего понимания. Как и Его милосердие. Не стоит уповать на них слишком часто.
— Ты… — пробормотала Авелен, не зная, как на это отвечать. И чувствуя, что он сказал далеко не всё, что за этими словами скрывалось куда больше. Но полагала, что оно было как-то связано с его братом.
— Я же сказал, ты не знаешь меня, — неожиданно весело хмыкнул Корин и поднялся, движением головы отбросив с лица белокурые волосы.
Может быть, нехотя согласилась Авелен, провожая его растерянным взглядом. Но теперь она хотела узнать лишь сильнее.
========== Глава седьмая ==========
Комментарий к Глава седьмая
Теперь эту штуку можно смело называть четвертой частью калорменских хроник. Драгоценный ты мой, иди обратно в шапку. Я еще помню те славные дни, когда я выкладывала этот фик в первый раз и твои сабля с короной сверкали в этой шапке с первой же главы. Пора вернуть свое!
Тугой металл в руках зазвучал,
Видел и знал, поверить не мог,
Она тебе лира или клинок?
Мельница ― Тристан.
Безмятежный предрассветный сон госпожи всего Калормена был прерван самым бесцеремонным образом и надрывными причитаниями кого-то из… Да как бы не самого Великого визиря, судя по его велеречивости.
― О мой господин и повелитель, да продлят боги твои лета до скончания этого мира, прости своего смиренного слугу за его дерзость…!
В тот момент Ласаралин толком и не проснулась. Лишь натянула на плечи сползшее от резкого мужниного движения хлопковое покрывало и задремала вновь, решив, что эти крики ей попросту приснились. И подскочила на постели по меньшей мере четверть часа спустя, испуганно прижимая край покрывала к груди с бешено колотящимся сердцем и вглядываясь в синий сумрак безмолвных покоев. Потянулась рукой, но почувствовала под пальцами лишь примятую подушку. Еще теплую.
Что?
Что такого могло произойти, раз они решились поднять тисрока с постели еще до рассвета?
― Милад! Подай мне…!
Нет, не халат. Если там тарханы и визири, то являться пред их очи в таком виде будет… лучшим способом лишить их, собственно, постов визирей. Поскольку возлюбленный супруг и самому Азароту не позволит смотреть на нее в неподобающем виде.
Платье, но из тех, что проще и быстрее зашнуровать. Красоваться перед всё теми же тарханами позволено на пирах, а не… сейчас, что бы там ни случилось.
Муж ожидаемо нашелся в кабинете. За тяжелыми дверьми из красного дерева и в окружении полудюжины визирей с такими же встревоженными лицами, рассматривающий, нахмурив брови, какие-то пергаменты. И стоящий на ногах, будто у него даже не было времени на то, чтобы сесть. Такой… непривычно простой ― в одних лишь шальварах и тунике, с разметавшимися по плечам волосами, каким его видели лишь самые близкие. Такой… красивый, что у Ласаралин перехватывало дыхание, сколько бы дней и ночей она ни проводила, не сводя глаз с его смуглого лица.
Но почему он здесь? Что происходит? Война? Главы военного совета среди визирей не было, но его и не могло быть в Ташбаане. Тархан Ильгамут далеко на Юге, защищает рубежи Калормена от варваров-пустынников.
― Мой господин… ― осторожно позвала Ласаралин, прикрыв за собой дверь и всерьез опасаясь, как бы ее не выгнали вон со словами, что происходящее здесь не женского ума дело.
― Не сейчас, ― отмахнулся муж, даже не подняв на нее глаза. ― Пошлите по дюжине человек к Южным и Северным воротам. Под ними стоят помпы для откачки воды, как на галерах, но ими не пользовались уже лет тридцать, так что работы предстоит много. И начинайте вывозить из города всех, кто живет на ближайших трех улицах к стенам.
Вывозить? Куда? Зачем?
― В реке поднялся уровень воды, ― смилостивился принц Шараф в ответ на ее растерянный взгляд. ― Из Тибефа примчался гонец, говорит, западнее в горах тает снег. Если так пойдет и дальше…
― Ташбаан стоит на возвышении, ― перебил его Рабадаш, стремительно, словно бросал клинок, ухватив со стола еще один пергамент. ― Центральные улицы с Храмом Таша в любом случае не пострадают. Хотя западное крыло дворца может и подтопить. Внешним стенам не одна сотня лет, и всерьез штурмовал их… пожалуй, только я. Между камнями в кладке полно трещин. Смыть, конечно, не смоет, но залить может… ощутимо. Будем надеяться, что этим и ограничится.
― Затопленным дворцом? ― переспросила Ласаралин, не веря собственным ушам. Ладно бы ему было не жаль бедняцкие кварталы, но собственный дворец…
Муж поднял на нее черные глаза, лишенные привычных линий синей подводки, смерил внимательным взглядом, словно ему в голову пришла какая-то мысль, и неожиданно спросил:
― А скажи-ка мне, возлюбленная жена, когда в Калормене последний раз была серьезная засуха?
Вопрос, признаться, был странный.
― Позапрошлым летом? ― предположила Ласаралин, не слишком понимая, к чему он клонит.
― Хм, ― протянул Рабадаш и перевел взгляд на окруживших его тарханов. ― Тот же вопрос к вам, мудрейшие.
И на лице тархана Камрана, заведовавшего снабжением города, внезапно отразилось понимание.