Не знаю, слышит меня теперь Лев, но я знаю тебя, Корин. Ты не выпустишь из руки меча, пока остается хоть капля сил, чтобы его держать. Если не справишься ты, то не справится никто.
Верни ее домой.
========== Глава одиннадцатая ==========
Комментарий к Глава одиннадцатая
Crystallion ― The Sleeping Emperor
https://music.yandex.ru/album/12984290/track/74308680
Смотрю на Рабадаша и думаю о том, что он настолько же прекрасен, насколько и безжалостен. Полумеры ― это не про него.
Сармад, как истинный сын своих родителей, на месте тоже не усидел.
Солнце всходило над городом богов ― яркое, белое, как серебряная монета, неторопливо поднимающееся над ощетинившимися бруствером стенами, ― и госпожа всего Калормена металась по покоям, не находя себе места.
Как же… Почему же…? ― дюжины мыслей роились в ее голове, словно мухи, обрывая друг друга на полуслове, и единым для них было лишь ощущение ужаса. Неумолимо надвигающегося, будто огромная штормовая волна, бедствия.
Видят боги, ей не было так страшно, даже когда Ташбаан оказался в руках тархана Ахошты. Ибо первым, что она услышала, примчавшись во дворец посреди ночи, были слова о том, как из этого же дворца с боем вырвался кронпринц.
Победитель. Завоеватель. Всегда, сколько бы ни было вокруг врагов и вероломных предателей. И когда вновь оседала на окровавленную землю пыль, он оставался на коне в окружении сотен поверженных нечестивцев. Он не сломается, не побежит, он… Опора всей ее жизни, единственная любовь маленькой глупой девочки, выросшей в не слишком-то поумневшую женщину. Он же не мог…
― М-моя госпожа, ― робко звали служанки, тщетно пытаясь уговорить ее хотя бы присесть, выпить прохладного шербета и перестать нервно заламывать руки, будто пытаясь содрать с пальцев полудюжину тонких колец. Вместе с кожей.
Нет, никогда. Не потому, что она так важна для него, и он бы не оставил ее одну ― а может, и в самом деле важна, она уже ничего не понимала и особенно последние услышанные от него слова, ― но… Он не побежит! Она знает его слишком хорошо, потому что с самого начала любила не того принца, что улыбался и сыпал дюжинами комплиментов проклятой нарнийской королеве, а того, что с грохотом разбил об пол, испугав окружавших его женщин, дорогой хрустальный бокал. Дьявола, которого не волновали приличия и чужие мысли. Дьявола, в котором… она вдруг нашла нежнейшего из любовников.
Эта ночь преследовала ее до сих пор. Врезалась в память до мельчайших деталей, словно посланное Зардинах ― Великой Госпожой, Великой Любовницей, ― божественное откровение. Счастливые слезы вдовы, в один миг обретшей свободу, с которой она даже не знала, что делать. Сбивчивый, сквозь плач и смех одновременно, шепот о том, что не посмела бы рассказать ни одна достойная женщина ― не посмела бы бросить даже тень на имя покойного мужа. И вдруг коснувшаяся ее волос рука.
Не нужно… меня бояться, тархина.
Она уступила без единого слова, думая лишь о том, что даже если ее мечта, если эта наивная любовь маленькой девочки, и не представлявшей тогда, на что способны мужчины, сейчас рассыплется тысячами острых осколков… Она всё же имеет право знать. Она не думала об этом тогда, но где-то в самой глубине души она хотела быть уверена лишь в одном. Что любила его не напрасно. И куда сильнее была готова к разочарованию, к новому унижению, чем к…
Нарнийская королева бежала прочь, обнаружив под маской прекрасного принца безжалостного дьявола. Ласаралин задыхалась от любви и нежности, цепляясь за него, словно он действительно был ее единственной опорой в этом мире, когда вдруг отыскала под личиной дьявола всё того же принца. Явь оказалась в тысячу раз лучше придуманной ею мечты.
Тем страшнее было не знать, куда он исчез теперь.
На то, чтобы прочесать все десять миль вокруг Ташбаана, требовалось куда больше времени, чем каких-то несколько часов, но… В прошлый раз его искали с такой тщательностью, потому что собирались убить. И он, зная об этом, скрывался не где-нибудь, а в Усыпальницах. Не боясь ни проклятий мертвецов, ни гнева богов. Но теперь… Почему он исчез, если его окружает столько верных? Не мог же он в самом деле…
Любовь моя, где же ты?
― Моя госпожа, ― вновь просили служанки, но Ласаралин лишь раздраженно отмахивалась. Ни к чему ей ни шербет, ни сладости, ни… Боги, да где же он?!
К полудню во дворец вернулся тархан Камран. Распахнул двери ― заставив ее вздрогнуть в надежде, что это вернулся муж, ― сорвал с головы тюрбан, склонившись в знак уважения, и почти затараторил, словно мальчишка вчетверо моложе:
― Госпожа, молю вас о снисхождении к вашим смиренным слугам за их неподобающий вид…
― Да говорите же! ― оборвала его Ласаралин звенящим от страха голосом, терзая в пальцах край колкого от вышивки рукава.
― Прибыл посланник от тархана Бахадура. С письмом от повелителя, да живет он вечно!
О слава Ташу, и Азароту, и Зардинах, Царице Ночи, оберегающей всех влюбленных! Но почему письмо? Неужели… их враги уже столь близко, что он даже не может вернуться к ней в Ташбаан? И отчего…?
― Тархан… покинул свои владения? ― растерянно спросила Ласаралин, отчаянно пытаясь припомнить, как далеко находился его дворец от Ташбаана. Двадцать миль? Или даже двадцать пять?
― Нет, прекрасная госпожа, да не зайдет над вашим челом благословенное солнце, ― витиевато ответил запыленный посланец, делая шаг вперед из-за спины тархана Камрана. Почти оттеснил его звенящим кольчугой плечом. ― Повелитель, да будут вечными его жизнь и правление, вошел в дом моего господина на рассвете и повелел собрать всех его воинов. Дабы покарать нечестивых бунтовщиков, что посмели забыть о своем долге перед женщинами и детьми в столь черный для всего Калормена час. Вам же надлежит прибыть в Зулиндрех под защиту тархана Сармада, едва главный северный тракт станет безопасен, и ожидать повелителя там. Таковы были его слова.
Ласаралин опешила. Пошатнулась и осела бы прямо на пол, на истоптанный дюжинами ее шагов ковер, не поддержи ее под руку кто-то из женщин.
― Вы… Да как вы смеете…?!
Боги, какая гнусная ложь. Какая… Она же сказала, что не оставит его. А он, значит…
― Госпожа, ― неучтиво оборвал ее посланец, ― я бы и сам не поверил ни единому слову, но я клянусь всеми богами, что своими глазами видел великого тисрока, да живет он вечно, в двадцати шести милях от Ташбаана.
И протянул ей пергаментный свиток с мгновенно узнанным оттиском кольца на багровом воске печати. У Ласаралин задрожали руки.
А если… там действительно приказ? Она могла бы спорить с ним наедине, но выказать открытое неповиновение на глазах у мужчин, показать, что он не в силах справиться даже с собственной женой, и тем самым… Она не посмеет.
Боги. Такая жестокость вполне в его характере. Да для него… это и не жестокость вовсе.
Сломать печать ей удалось лишь со второго раза. Воск треснул под пальцами, осыпался багровой крошкой на пушистый ковер в отпечатках ее туфель, и перед глазами заплясали острые, словно росчерки лезвия, черные строчки на желтоватом пергаменте.
Начал он без приветствия.
«Я знаю, сколь тяжело тебе будет поверить этому письму, но у меня, увы, нет ни единого мгновения, чтобы убеждать тебя в его правдивости…»
Убеждать? Не приказывать, не… На мгновение Ласаралин даже показалось, что послание адресовано вовсе не ей. Убеждают, когда ждут доверия. И боятся это доверие потерять. Но она… Она ведь не Джанаан. Она никогда и не ждала, что он будет говорить с ней, как с равной.
С каждой строчкой Ласаралин понимала всё меньше и меньше.
«Ты нужна мне в Зулиндрехе».
Нужна? Не «обязана подчиниться его приказу», не «должна вспомнить о долге матери перед детьми», а… нужна ему?
«Калормен нескоро поверит в то, что я покинул Ташбаан, и мне…»
Она кожей почувствовала, как остановилось в тот миг над пергаментом его перо. Как он сам замер в раздумье, не зная, стоит ли это говорить.
«…будет спокойнее, если ты будешь со мной».
С ним. Не с его детьми, не под защитой Сармада, как передал посланец, даже не с Амарет и Ясаман, а с ним. Как жена и госпожа всего Калормена, защиту которой он доверяет лишь собственному клинку.