Сидит здесь уже третий день и из последних сил сдерживает слезы, потому что времени остается всё меньше и меньше. Он ведь уже должен был вернуться, разве нет? Гномьими тропами идти гораздо быстрее, чем наземными, ведь они не огибают горы, а прорезают их напрямик. Но его всё не было и не было. Лев, о чем она думала? Зачем позволила? Зачем…
Она швырнула очередной пергамент в стену, скомкав его с такой силой, что почувствовала вонзившиеся в ладонь ногти, и вскочила на ноги, принявшись мерить пещеру шагами. Нет, всё бесполезно. О чем бы она ни думала, мысли всё равно возвращаются к нему. Она позволила ему уйти. Она промолчала вместо того, чтобы настоять, чтобы сказать, что… Великий Лев, да что она может сказать, когда она даже меча в руке не удержит?
Что с тобой, маленькая принцесса? Ты плачешь? Позволь мне развеять твои печали, позволь…
— Замолчи, — процедила Авелен, чувствуя, как в ладонь вновь вонзаются ногти. — Или я вернусь в твой проклятый замок с топором и порублю тебя на мелкие куски. Посмотрим, как ты запоешь после этого.
И тогда ты не узнаешь, кто за всем этим стоит.
Авелен остановилась и уставилась на покрывшуюся инеем стену пещеры.
— А ты знаешь?
Рассчитывать на честный ответ не стоило, но ей вдруг померещился усталый вздох. Лишь на мгновение, а потому чуда так и не случилось.
Одна капля адамовой крови, и я отвечу на все твои вопросы. Научу тебя чарам, перед которыми не устоит не один мужчина. Ты ведь хочешь этого? Думаешь об этом. Представляешь, как он задыхается от твоих поцелуев, как…
— Замолчи! — рявкнула Авелен, хотя, признаться, ее ответ больше походил на некрасивый истеричный визг. — И убирайся обратно в свою могилу. Мне не нужно твое колдовство.
Вот как? Интересно, а что скажет твой отец, когда узнает, что ты не спасла его драгоценную Нарнию? Какая ирония, а? Его правление было Золотым Веком, а твое нарекут Веком Руин. Королева без земель, без трона и без короля. Мои верные оборотни уже обглодали его кости добела.
— Замолчи! Или я…!
Сказать, что именно она сделает с уже мертвой ведьмой, Авелен не успела. Услышала где-то вдалеке взволнованные голоса и вдруг поняла, что…
Из комнаты-пещеры она бросилась, не разбирая дороги. Пронеслась по полутемному коридору, едва не столкнулась со спешащим ей навстречу, смутно знакомым гномом и выскочила в огромный, с теряющимся в темноте потолком, зал. И не увидела ни толпящихся вокруг гномов, ни мальчика-оруженосца в перепачканной кровью одежде, ни чье-то лежащее прямо на каменном полу тело. Не увидела ничего, кроме ясных серо-голубых глаз, когда он обернулся на ее испуганный возглас. И бросилась ему на шею.
Была почти уверена, что он отстранится, скажет, что у них нет времени, или просто начнется говорить о том, что произошло у старого замка Колдуньи. Но вместо этого почувствовала, как на спине сомкнулись холодные руки, и он вдруг уткнулся носом ей в волосы.
Вернулся.
========== Глава тринадцатая ==========
Авелен сидела на брошенных на пол шкурах у другого края скального очага, перебирала в пальцах пушистый кончик небрежно заплетенной косы и смотрела на него сияющими глазами. Словно видела перед собой… по меньшей мере Великого Льва.
Как будто в их картине мира могло быть что-то в мере «большей».
Но этот восторженный взгляд, признаться, завораживал. И почему-то вызывал смущение вместо куда более понятного — и ожидаемого — раздражения. Прежде он бы обязательно ввернул что-нибудь колкое про «неуместное обожание восторженной девочки», но девочкой она не выглядела совершенно. Бережно поправила покрывало из шкур на постели лорда Даррина, ласково коснулась руки трясущегося оруженосца, второй передавая ему миску с похлебкой, и лишь после этого села с другой стороны очага и обхватила одной рукой колени, не сводя с Корина взгляда. Будто не видела его всё те же шесть — или семь? — лет, а не каких-то три дня. А Корин неожиданно поймал себя на том, что смотрит в ответ.
На то, как она пропускает сквозь пальцы кончик косы, как ласково улыбается вздрагивающему оруженосцу прежде, чем передать ему еще один кусок хлеба или подлить в кубок еще немного кисловатого вина, как внимательно прислушивается к малейшему шороху на случай, если что-то понадобится раненому лорду. Это была какая-то другая, едва знакомая Авелен. Та Авелен, что тащила его бесчувственного под дождем, надеясь найти хоть какое-то укрытие от холода и оборотней. Он и в самом деле совсем ее не знал.
Эта мысль преследовала его всю дорогу по освещенным лишь факелом подгорным коридорам. Взбалмошная принцесса? Глупая девчонка, не способная справится даже с мороком мертвой — пусть и недостаточно — ведьмы? Как можно было так ошибиться? Нет, бойцом Авелен и в самом деле была никудышным. Ни против оружия, ни против колдовства. Но будь она и в самом деле такой избалованной и неприспособленной, какой он, дурак, упорно ее считал, она бы бросилась прочь от одного только вида оборотней. Она бы не вернулась. Она бы не пыталась его спасти, не понимая, что если бы она не наткнулась на гномов — или это гномы наткнулись на нее? — у них обоих не было бы ни малейшего шанса. Она…
Он должен был думать о том, что ждало впереди, должен был собраться и быть начеку, но в темноте и безопасности скальных проходов мысли вновь и вновь возвращались к Авелен. К тому, насколько он в ней ошибся. К тому… что чем дальше он уходил, чем гулче отдавались в узком коридоре его шаги, тем сильнее хотелось вернуться. Такого с ним, признаться, прежде не было.
Жизнь в Анварде — при всей его любви к этому замку — всегда виделась эдакой… тихой гаванью. Местом короткой передышки, где можно было лишь спокойно отдохнуть. Переночевать, не хватаясь при каждом шорохе за рукоять меча. А если и хватаясь, то не находя рядом и запоздало вспоминая, что тот в лучшем случае лежит поперек любимого кресла. А затем подняться на рассвете и снова броситься из тепла и тишины родного дома на поиски приключений. На одном месте ему не сиделось с раннего детства. А уж после калорменского налета… Обязанность проверять форпосты и отвечать за их снабжение лежала на его плечах почти десять лет. Он… больше никому ее не доверял.
Корин никогда не говорил об этом с отцом. Безмятежно охотившимся в горах, пока через пустыню неслись две сотни конных. Никогда не говорил об этом с братом. Героем всего Арченланда, не понимавшим, что одного только спасения замка было недостаточно. Этого спасения и вовсе не должно было быть, но они позволили калорменцам прорваться к самым стенам Анварда, и винить за это было некого. Кроме самих себя. Как будто Рабадаш знал хоть одну тайную тропу, что могла хоть как-то оправдать внезапность этого нападения. Нет. Они сами пустили его буквально на порог.
Корин знал, что этих его мыслей никто не поймет. Если уж даже отец, всегда казавшийся таким мудрым, стоял в окружении своих людей — окровавленными, устало опиравшимися на грязные мечи — и говорил калорменцам «Вы напали на нас во дни мира»… Пока Корин задыхался от ярости и не понимал, почему нельзя просто обезглавить этого проклятого принца. Милосердие? Политика? Несметные полчища тисроковых войск? Да в пекло всё это! Этот вечно скалящийся черноглазый ублюдок прошелся огнем, мечом и грязными сапогами по самому дорогому, что только было у арченландского принца, в тот миг превратившегося в обыкновенного четырнадцатилетнего мальчишку. И в голове у него не осталось ни одной мысли, кроме…
Это мой дом! Слышишь, тварь?! А ты…!
В тот миг в его словах и поступках не было ни чести, ни милосердия. И он так и не научился чувствовать себя виноватым за тот злосчастный смех над униженным врагом.
— Ты огорчил меня сегодня, Корин, — говорил отец после того еще более злосчастного пира, на который явился даже Великий Лев. — Ты храбро сражался с калорменцами, но я вижу, что в тебе по-прежнему нет ни смирения, ни почтения к другим. Пусть король Эдмунд закрыл глаза на то, что ты нарушил его приказ, но твое поведение на пиру…
Непростительно? Плевать! В тот миг в Корине клокотало одно лишь безудержное веселье. Справедливость!