— Он заслужил!
Его даже не волновало, что отец распекал его куда сильнее, чем при их людях. Что отец и в самом деле… был им недоволен.
— Нет чести в том, чтобы смеяться над чужим унижением, как ты не понимаешь?
Корин не понимал. Какая в пекло честь, когда могло погибнуть столько людей? И был уверен, что отец тоже не понимает, потому что он всего лишь повторял слова Эдмунда. Эдмунд тоже не смеялся. Но Эдмунд никогда не был… мягкотелым. Эдмунд мгновенно собрал и привел на помощь Арченланду войска, пока его, Корина, родной отец…
— Можно подумать, они бы вели себя, как рыцари, если бы захватили замок!
Кор рассказал ему о подслушанном приказе Рабадаша. Убить всех мужчин, даже младенцев, поделить между собой женщин, вино и золото. И в ответ от Корина ждали милосердия к калорменцам?
— Тогда чем ты лучше их?! — не выдержал отец. И между ними будто что-то надломилось. — Хороший король никогда не станет…
— А я, слава Льву, не буду королем!
Просто не смогу.
Не выйдет достойного арченландского короля из того, кто смеялся над чужой болью, и неважно, насколько она заслужена. И даже достойного рыцаря не выйдет. И если Кор бежал на Север, прочь от Калормена, то Корин в тот миг был готов бежать на Юг. Туда, где его ненависть смогут понять и принять. Туда, где не будет осуждающего взгляда отца — отца, который сам едва не погубил их дом, — не будет точно такого же взгляда Верховного Короля, которому, конечно же, расскажут, как часто его оруженосец нарушал приказы Эдмунда. И о том, как низко он поступил с безоружным пленником.
Но он так никуда и не сбежал. Причиной тому, как всегда, был Эдмунд. Это он каким-то шестым чувством понял, что одинокому, забившемуся в самый дальний угол своей спальни и ненавидящему весь мир мальчишке нужен кто-то, кто объяснит, что с ним не так. Будто и в самом деле ощутил, как этот мир рухнул у Корина на глазах.
И, слава Льву, платок ему предлагать не стал. Вообще не подал виду, что заметил. Хотя не заметить, в общем-то, было невозможно.
— Ну давай, — зло выплюнул Корин, не заботясь, что перед ним король другой страны, опоясанный рыцарь и просто мужчина на десять лет старше. Жалея лишь, что не додумался закатиться под кровать, услышав звук открывшейся двери. — Скажи, что я…
— Бестолочь ты, только и всего, — вздохнул Эдмунд, и Корин от неожиданности замолчал, словно ему в рот воткнули кляп. И растерянно уставился на удивительно спокойное лицо со шрамами-полумесяцами у левого виска и скулы. Никак не мог понять, чего от него ждали в ответ на эти слова.
— Я… нарушил твой приказ, — пробормотал он наконец, когда молчание уж слишком затянулось. Решил, что это безмолвное побуждение к исповеди. К признанию всех своих ошибок. В конце концов, Эдмунд, как никто другой, умел слушать.
— Я тоже, — невозмутимо ответил тот и присел на подоконник. Звякнул о камень железной окантовкой на конце ножен и принялся покачивать ногой в высоком черном сапоге. А Корин неожиданно углядел на серебряной шпоре запекшуюся до черноты кровь. И уж точно не лошадиную. Эдмунд в жизни не всадил бы с такой силой шпоры в бока своему коню, будь тот хоть говорящим, хоть бессловесным. Даже в бою. Как любой нарнийский всадник, Эдмунд в шпорах и не нуждался.
— Я нарушил приказ Питера в своем первом бою, — пояснил он, рассеянно постукивая пальцами в черной перчатке по витой хрустальной рукояти клинка. — Он велел мне уходить, а я, значит, меч из ножен и на Колдунью. Или меч уже был у меня в руке? Не помню, если честно.
— И? — спросил Корин, невольно заинтригованный этим неожиданным откровением.
— Везение чистой воды. Которое ожидаемо закончилось после первого же удара. Я разрубил жезл Колдуньи, и она вонзила его обломок мне в живот. В жизни не было так больно. Ни до, ни после этого.
Отблеск свечей утонул в матово-синих, будто лишенных зрачка глазах, и Корин сообразил, что именно тот удар и должен был стать причиной вечно холодных рук, надрывного кашля с оседающей на губах колкой ледяной крошкой и этой жутковатой синевы в глазах.
— Ясно.
— Да? — неожиданно не удовлетворился таким ответом Эдмунд. — И что именно тебе ясно?
— Что нарушать приказы плохо.
— Ну-ну, — хмыкнул Эдмунд таким тоном, словно услышал редкостную чушь. — И в самом деле. Пусть бы она и дальше махала своей заколдованной палкой направо и налево, превращая всех в каменные глыбы. Армией больше, армией меньше…
И это настолько разнилось с обычной манерой Эдмунда говорить, что Корин вытаращился на него… как минотавр на новые ворота.
— Ладно, буду откровенен, — согласился тот с безмолвным кориновым недоумением. — Я бросился ей наперерез, потому что увидел, как она идет к Питеру. Иначе, признаюсь честно, я бы в жизни на такое не решился. Тогда, во всяком случае. Потому что был дураком, трусом и предателем. И плевать мне было на Нарнию и ее свободу. Во всяком случае… выше собственной жизни я бы ее тогда точно не поставил. Нет, говорил я, конечно, совсем иное, но в действительности… Больше всего я был виноват перед своей семьей. Это Питера несло геройствовать. А я в первую очередь хотел искупить свою вину перед ним.
Корин помедлил, пытаясь в свою очередь осознать всю глубину эдмундова цинизма, и тоже признался.
— Тогда неясно. В чем мораль?
— В том, что нужно уметь принимать последствия. Неважно, следуешь ты приказу или нарушаешь его, твой поступок всё равно будет только твоим. И жить с его последствиями тоже тебе. Не перекладывая ответственность на других. Легко сказать «Она сбежала от меня и тем самым оскорбила». Нет, я даже готов допустить, что для него это действительно было оскорблением. Калорменская обидчивость — это отдельный вопрос. Но всё же это не она подняла две сотни конных и пронеслась через всю пустыню, чтобы устроить резню в замке, который не имел к этому вообще никакого отношения. А еще, — вздохнул Эдмунд и неожиданно качнул головой. Будто хотел на мгновение спрятаться за упавшими на лицо волосами. Но затем вновь посмотрел Корину в глаза. — Легко сказать «Моя сестра влюблена, и кто я такой, чтобы вмешиваться?». Кто я? Тот, кто прекрасно знал, что из себя представляет и Калормен, и его чертов принц. И если бы я вышвырнул его из Кэр-Паравэла вместо того, чтобы позволить Сьюзен отплыть в Ташбаан, то все, кто погиб у этих стен, остались бы живы. А может, — добавил он, — и нет. Кто ж теперь скажет наверняка? Но я в любом случае к этому причастен.
Корин молчал, пытаясь понять, с чего Эдмунд вообще вздумал взвалить на себя чужую вину. Или он действительно так считал? Нет, уж если кому и нужно было предъявлять претензии, так это его сестре. «Хочу замуж, не хочу замуж», тьфу!
Нет, Эдмунд явно имел в виду не это. Но верная мысль крутилась где-то на задворках сознания, и поймать ее Корину никак не удавалось.
— И… последствия чего нужно принять мне?
Если он вообще никак не повлиять ни на одного из виновных, кто бы ими ни был. И в первую очередь, на собственного отца. Об этом Эдмунд не сказал ни слова, но Корину плохо верилось, что при нападении на Кэр-Паравэл его короли начнут взывать к совести врагов.
«Вы напали на нас во дни мира». Ради всего святого! А что ж тогда Питер не стал ждать, когда эттинсмурские великаны дойдут до его замка?! И даже когда они пересекут реку Шриббл! Да потому что нарнийские короли стерегли свои границы, а не…!
На этой мысли Корину следовало умолкнуть, как покорному сыну, но умолкать он не желал совершенно. Эдмунд, очевидно, об этом знал. Прочел все его чувства по лицу.
— Последствия того, что ты человек, — ответил он. — Мы все иногда злимся. Ведем себя недостойно. Совершаем глупости и даже подлости, потому что считаем, будто имеем на это право. Мстим из-за полнейшей ерунды. И гордиться здесь нечем, но нет ничего глупее, чем отрицать, что злость и мелочность — такая же часть любого из нас, как и смелость и благородство.
— Я…
— Я не хочу и не буду судить твоего отца, Корин. Я вообще не люблю этого делать, но так уж вышло, что мне никуда от этого не деться. Потому что Питер не понимает, как сильно может оступиться человек из-за собственной взбалмошности и глупости. Оступиться просто потому, что ему показалось, будто кто-то хотел его обидеть. А я понимаю. И знаешь… нравится нам это или нет, но герои без изъянов бывают только в песнях. У нас нет выбора «всегда поступать правильно или неправильно». Но есть выбор «делать выводы из ошибок или не делать». Решать тебе.