Легко сказать. Да. Вот что он имел в виду. Легко сказать, что ты не можешь. Или что ты не виноват. И свалить ответственность на других.
— Даже если я… ничем не лучше Рабадаша?
Эдмунд посмотрел на него так, словно услышал полнейшую чушь. Но ответил… весьма неожиданно.
— А я, по-твоему, лучше? Нет, характер у него, скажем прямо, преотвратнейший, и ослиная шкура дело едва ли поправит. Но я что-то не заметил, чтобы Рабадаш предавал кого-то из своей семьи. Сдается мне, он не восторге от такого количества братьев, но я пока что не слышал, чтобы он сделал что-то плохое хоть одному из них. А я умею слушать. И я больше тебе скажу, тархина Аравис поведала мне весьма интересные подробности своего пребывания в Ташбаане. Судя по тому, что мы вчера наблюдали, Рабадаша пытались убить свои же. Поскольку мне как-то очень слабо верится, что никто из тарханов не заметил рваную кольчугу у наследника, черт меня побери, калорменского престола.
Корина это не волновало — лучше бы этого ублюдка и в самом деле прирезали его же тарханы, — а вот Эдмунда, напротив, занимало. Как любопытная политическая головоломка.
— И сделано это было, — продолжал тот, — по приказу тисрока. При таком раскладе вообще не удивительно, что с Рабадашем порой невозможно разговаривать, как с нормальным человеком. Я бы и вовсе хватался за меч при первом же косом взгляде. А он, если ты не заметил, конкретно к кольчуге отнесся достаточно… философски.
Эта тирада не понравилась Корину совершенно. Как будто Эдмунд пытался найти в этом дьяволе хоть что-то… человеческое. И, что еще хуже, нашел. Кто бы сомневался. Он же Эдмунд.
— Тебя послушать, так…
— Я не прошу тебя забыть о том, что он сделал, Корин. Я и не собирался. Это попросту невозможно. Но придет день, когда ты поймешь, что у каждого из нас своя правда. Ты сам можешь столкнуться с тем, что твоя правда сделает тебя чьим-нибудь врагом. Не чужая. Твоя. И мотивы Рабадаша в действительности могут оказаться совершенно противоположными тому, что видим мы. А еще… он не стоит твоей ненависти. С ним нужно держать ухо востро, это верно. Но впустую тратить силы на ненависть… Она тебя просто ослепит. И он этим воспользуется. Потому что ему плевать. На тебя, на меня, на Арченланд и на Нарнию в целом. Порой он кажется бешеным зверем, но я думаю, что в глубине души он крайне хладнокровен. Он ставит цель и идет к ней, не взирая на всё остальное. Если ты действительно хочешь его победить, то сражаться с ним нужно его оружием.
— Да что я ему сделаю?! — не выдержал Корин. — Мне четырнадцать!
— Вчера тебя это совершенно не останавливало, — невозмутимо ответил Эдмунд. — И победа не только в том, чтобы выиграть сражение. Но и в том, чтобы вообще его не допустить. Подумай, кому сейчас проще всего добиться доверия твоего брата, если ему тоже четырнадцать? Кто лучше других сможет показать ему, рассказать на его языке о том, почему за эту землю вообще стоит сражаться? Почему стоит ее беречь? У кого сейчас на руках все карты для того, чтобы научить Кора любить Арченланд, а не одну только его корону?
Признаться, порой Корин забывал, что Эдмунд был не только воином и судьей, но и прожженным политиком. И слава Льву, что он никогда не обращал ни один из своих отточенных годами правления талантов против Арченланда. Иначе куда там калорменцам с их кронпринцем.
— А если… любви окажется недостаточно? Если…?
Брат, выросший в хижине рыбака, что он вообще мог знать о военном деле и…?
— А ты на что? — спросил Эдмунд, не позволив ему закончить. И посмотрел на него так, что Корин понял не только это.
Младшие братья — опора старшим, разве нет? И если уж так сложилось, что король Севера должен быть благороден и милосерден, должен оставаться рыцарем, с какими бы чудовищами ни сталкивался он на полях сражений, то за его плечом всегда должен стоять кто-то, кто не станет ждать от врагов вызова по всем правилам.
Поэтому Кор остался в Арченланде. Зная Кора… он пошел бы к замку Колдуньи под королевскими знаменами и со сверкающим на солнце серебряным венцом. А не крался бы, выбравшись из тайного гномьего хода, в закатном сумраке, весь обратившись в слух и отточенное годами, почти звериное чутье. Заранее истоптав тропу вокруг скальной, оставленной приоткрытой двери и пряча рукой выдыхаемый изо рта пар.
Вокруг старого замка, притаившегося в узкой долине среди неприступных горных пиков, лежали целые сугробы рыхлого снега.
Плохо. Следы в нем останутся глубокие, и наутро их не заметит разве что слепой. Не то, что…
Еще хуже. Отличить оборотня от человека было, в общем-то, просто. Хотя бы потому, что обыкновенные люди не ходили с таким удивительным спокойствием среди других — уже во второй ипостаси — оборотней, порой трепля их по холкам, словно любимых псов.
При таком неутешительном раскладе оставалось только затаиться и выжидать, когда можно будет начать осторожно продвигаться вперед. Следить, одновременно с этим прислушиваясь к малейшим шорохам вокруг, за происходящим у обветренных замковых стен. Найти взглядом железные клетки среди перекошенных, будто поставленных наспех палаток. Кто бы ни называл себя теперь хозяином этого замка, оборотней он внутрь не пускал. Как и пленников.
Оставалось надеяться, что везение на этом не закончится.
К тому времени, когда село солнце, он продвинулся от силы на три ярда вниз по тропе. Перед каждым шагом приходилось вновь выжидать, слушать и внимательно оглядываться, не мелькнет ли где-нибудь в темноте смазанный силуэт и не вспыхнут ли угольки звериных глаз. И лишь после этого бесшумно отрывать ногу от земли, касаться хрупкого снега сначала носком сапога и лишь затем пяткой. Осторожно, чтобы не издать ни единого подозрительного шороха и, уж тем более, хруста. В какой-то момент пришлось пойти на откровенный риск — не то, чтобы Корин этого не любил, но сейчас он рисковал не только своей головой, — и перекатиться по земле, чтобы миновать открытый всем ветрам и взглядам виток тропы. И вновь надолго замереть за спасительными камнями, дыша нарочито медленно и чувствуя, как вездесущий снег мерзко холодит затылок.
И что мешало захватить шубу?
Здравый смысл. Не околеет Твое Высочество от получаса на снегу, потерпит.
Зато вид на первые звезды в кольце гор был… вполне сносный. Авелен бы, наверное, понравилось.
А это, Лев, спаси, здесь причем? Нашел время, дубина.
На следующий маневр он решился по меньшей мере через четверть часа, когда окрестности замка окончательно погрузились в темноту. И дальше пришлось передвигаться почти ползком. В лучшем случае присев и не показывая из-за камней даже такой неудачно-белокурой макушки. Нет, она, может, и сойдет издалека за ком снега, но лучше не рисковать.
Зато опасений замерзнуть в таком напряжении действительно не было. Скорее уж взмокнуть. Когда тропа вильнула вновь, резко уходя вниз, и ветер впервые донес до него треск костра и мужские голоса, по виску действительно скатилась капля пота.
— Хватит ерзать, — недовольно рыкнул один из голосов, и другой, более высокий, совсем мальчишеский, ответил виноватым тоном:
— Пахнет. Вкусно.
— Велено не трогать, — отрезал первый.
Пахнет кровью. Человеческой. Молодняк, должно быть, с ума сходит.
Он не стал говорить этого Авелен, но услышанное ею на той тропе «Приберись» означало «Оттащи трупы в сухое место, мы сожрем их позже». К счастью, добросердечные гномы успели убрать тела первыми. Вопрос только… не задались ли оборотни закономерным вопросом, кто раскроил череп оставшемуся «прибираться», если на тропе к тому времени уже не осталось никого, кто был бы способен удержать в руке меч. И если задались, то…
Вся надежда была на лужи крови и безумный ливень. Кровь должна была перебить ее запах, а дождь — окончательно смыть даже намек на него с камней.