И в тот миг Корин не признался бы в этом никому на свете, но от одной мысли, что ее могли почуять, захотелось обложить этих зверей со всех сторон облитыми маслом дровами и поджечь. А затем подняться повыше и отстреливать всех, кто сумеет прорваться сквозь стену огня. Эдмунд сделал бы именно так. Эдмунд стрелял, как Корину и не снилось, но учиться никогда не поздно. Тем более, что сам Корин предпочитал не лук, а стреломет с трехфутовыми болтами. И алебарду против тех, кого это не остановит.
Тогда, у Грозовой Вершины, они бросили мечи, едва увидев идущие вверх по склону семифутовые глыбы льда, и схватились именно за алебарды. Без промедления. Без тени страха. Все, как один. Отблески факелов плясали на лицах дюжин одинаково-сосредоточенных мужчин, и он чувствовал невероятный прилив гордости за своих людей. Они были готовы. Они не подвели Арченланд. Он не подвел.
И не может подвести сейчас. Ни вновь доверившихся ему людей, ни такую испуганную и вместе с тем отчаянно храбрую принцессу.
Великий Лев, о чем он только думает?
Чем тише потрескивали впереди костры, тем холоднее становилось вокруг. Еще шаг, осторожный, скользящий, по рассыпчатому снегу. Вой ночного ветра над головой, раз за разом сталкивающегося с горами и упрямо протискивающегося между заснеженными пиками. Недовольное ворчание зверя, даже во сне чующего запах запекшейся крови. Неверные тени костров.
Разумнее было бы погасить их, пожертвовать теплом ради света звезд. Человек в такую ночь почти ослепнет, а вот оборотень, напротив, будет чувствовать себя в разы увереннее без жалящего рыжего пламени. И не мерзнуть в своей мохнатой шкуре. Странно. Они должны бы еще помнить охоты Эдмунда с факелами и кольями. Должны помнить, сколько из них закончило свои жизни в волчьих ямах или на острие покрытого изморозью клинка. Быть может, именно поэтому Корин и прислушался к его словам в ту ночь. Знал, что приговор Верховного Судьи — как охотничий нож. И рядом с незаточенной гранью милосердия всегда будет рука в черной перчатке, сжимающая хрустальную рукоять Исс’Андлат.
Оруженосец Даррина не спал. Жался в углу продуваемой всеми ветрами клетки, вздрагивая не столько от жгущих лицо и руки порывов, сколько от сонного ворчания сгрудившихся у костра зверей и людей. Караульные, чтоб их. Впрочем… сейчас это только на руку.
Мальчишка содрогнулся всем телом, испуганно распахнул глаза и рот, увидев выросший в тени одной из кособоких палаток силуэт, и тут же осекся. Выдохнул одними губами, неверяще вглядываясь в освещенное всполохами костра лицо.
Ваше…
Молчи, приказал Корин движением руки. Сколько?
Кто еще жив? Запах крови был уж слишком силен. Воняло так, что задохнулся бы даже не-оборотень.
Мальчик поднял красную от холода руку и показал два пальца. Затем указал на соседнюю клетку. И качнул головой со слезами на глазах. Долго не протянет.
Проклятье. Два мертвеца, один тяжелораненый, и насмерть перепуганный мальчишка. Корин в его годы уже был рыцарем. Но прежде чем мерить всех по себе, следовало вспомнить, что Питер и Эдмунд в эти же годы уже были королями. И промолчать.
А кроме того… бросить мертвых. От оруженосца толку мало, у него уже и пальцы от холода не гнутся. А в одиночку… только одного унести и удастся. Или всё же попытаться…? И рисковать еще живыми людьми ради тех, кому уже всё равно? Ради того, чтобы не оставить уже мертвые тела на съедение?
Скажи еще, что будешь ключи от клеток искать. Ну-ну. Подойдешь к караульным слишком близко, и они мгновенно проснутся, поняв, что от пленников так сильно человечиной пахнуть не может.
Да и толку от этих ключей? Ржавые прутья в узорах инея, ржавые цепи у замков… Ими, должно быть, лет сто никто не пользовался, не железо, а труха. Он бы такую клетку ударом ноги открыл. Но замерзшие, ослабевшие люди этого не смогли. А даже если бы и смогли, то далеко всё равно бы не ушли.
Мертвых он всё же проверил. Мальчик ведь мог ошибиться. Но белые лица и остекленевшие глаза уже не оставляли надежды. Слишком поздно. Раны, насколько он мог судить в неровном свете затухающего костра, были не так уж серьезны. Они просто истекли кровью на потеху этим зверям.
Звери… Охота Эдмунда… Огонь. Масла с собой не было — а седельную сумку он и вовсе бросил на выходе из гномьего прохода, — но если удастся хотя бы ненадолго отвлечь…
Подойти к костру, вытащить из него головню и метнуть в одну из палаток? С последним-то трудностей не будет. А вот с первым… Почуют. В такой близи его не спасет даже запах крови.
Значит, план прост, как сундук. Старое-доброе «Бей и беги». Хотя бы мальчишку, но он вытащит.
Мальчишка в ответ спал с лица. Если вообще было куда. Вновь открыл рот, почти сложив губы в предательское «Ваше…», осекся и попытался знаками показать, что сначала милорд, и лишь потом он. Вот еще. Милорд в последнюю очередь, как бы цинично это сейчас ни звучало. Поскольку милорда придется взвалить на плечи и после этого рубить замки уже не получится.
Корин бросил еще один взгляд по сторонам — осторожность никогда не бывает лишней, хотя Даррин в жизни не поверит, что его бесшабашный принц мог подумать нечто подобное всерьез, — медленно потянул меч из ножен — чтобы не звякнуло об окованные металлом края раньше времени, — и занес его над головой. В воздухе свистнуло, с оглушительным звоном высекло искры, и замок с огрызками цепи рухнул в снег.
Беги, бестолковый мальчишка! Беги со всех ног!
У костра заворочалось с возмущенным рыком, и второй замок полетел вниз с еще более громким лязгом. Мальчишка и не подумал дать деру. Ухватился за ворот задубевшей от холода и крови милордовой куртки и хотел уже взвалить его себе на спину.
Куда, дурень? Сказано тебе бежать, значит беги. У самого ноги не гнутся, а ты еще и лорда вместе с собой угробить хочешь? С этим я и без тебя справлюсь.
Гонка вышла откровенно бешеная. Мальчишка спотыкался на каждом шагу и едва успел добраться до первого подъема тропы, когда за спиной оглушительно взвыло. Проснулись таки. Заметили, что чего-то не хватает. И сообразили поднять тревогу.
Вверх. Налево. Направо. Еще раз налево. Когда приходилось красться, такой петляющей эта проклятая тропа не казалась.
И когда он откровенно скатился, столкнув вперед себя безвольное тело, по резко ставшей наклонной тропе в узкий коридор, яростное рычание доносилось уже в каких-то ярдах за спиной. И растерянно оборвалось.
Вот вам!
— Тащи, — велел Корин оруженосцу одними губами и потянул меч обратно из ножен. Замести следы, пока обогнавшие остальных твари будут кружить вокруг скалы, пытаясь понять, где вход.
Твари и в самом деле кружили. Рыскали в заранее истоптанном снегу, ища верный след. Две здоровые бурые псины с куцыми хвостами. Одна лишь жалобно взвизгнула и повалилась на снег, блеснув вонзившимся в глаз кинжалом. Вторая дернулась в сторону, но увернуться от опустившегося на позвоночник меча не успела. На холодном воздухе задымилась темная кровь. Прекрасно.
Разрубленный труп протащило по тропе несколько раз, заливая кровью и затирая шерстью оставленные на снегу следы. Топорная работа, но на более качественную маскировку не было времени. Они поймут, что проход должен быть где-то поблизости, но открыть гномью дверь, не зная ее точного местонахождения, не сможет и сама Белая Колдунья. Попросту не отыщет, а если начнет в ярости дробить скалу, то добьется лишь того, что засыплет коридор. И даже не поймет этого.
Скатившись в проход второй раз, Корин почувствовал, что пот течет уже не только по вискам, но и по спине. Тем страннее было увидеть, наконец добравшись до гномьего поселения — вдвое медленнее, с частыми остановками, изведя всю воду и заботливо уложенные Аравис сменные повязки, о чем он, впрочем, совершенно не жалел, — как Авелен бросилась ему навстречу из подсвеченной факелами темноты. И уткнулась лицом ему в шею, будто и не чувствуя запаха пота и звериной крови.
И почему-то… вдруг показалось, что он дома.
========== Глава четырнадцатая ==========
Лучи полуденного солнца отражались от разлившейся, насколько хватало глаз, воды. Темной, будто смешанной с кровью, но на деле лишь с плодородной черной землей калорменских полей. Еще вчера из их глубин поднимались, согретые жарким светилом, зеленые ростки молодой пшеницы, но теперь пахари тархана Махавира бродили по колено в воде и лишь горестно разводили руками. Сумар, северный приток Кадера, вышла из своего извилистого русла в самый темный, предрассветный час, и проснувшиеся с первыми лучами люди разразились горестными криками, откинув пологи шатров и палаток и увидев черноту воды вместо всходивших на полях посевов.