— Посмей… Умрет он, умру и я. Но прежде весь Калормен узнает, что твоя дочь зачала не от мужа, но от твоего же сына. Что скажут тарханы, услышав, что ты не в силах справиться с собственными детьми? Что ответят жрецы, узрев, что род великих тисроков ныне отмечен кровосмешением? Твой род. Твоя порченая кровь. Готов ли ты, отец, подписать смертный приговор всем рожденным от нее?
И не одним лишь ее братьям и сестрам, но и ее сыну. Ее первенцу, ее Ильсомбразу, уже столь похожему на отца, что у нее перехватывало дыхание от одной мысли, что однажды кто-то посмеет задать ей прямой вопрос. Сыну, ради которого она бросила вызов самим богам. И которого теперь положила на алтарь своей любви. Но она знала — отец не допустит, чтобы они открыли этот позор всему миру.
Она стояла рядом на коленях, как покорная раба, когда слезала эта проклятая ослиная шкура. И один лишь взгляд, подаренный ей в тот миг, когда темные глаза зверя обратились черными глазами человека, стоил того, чтобы выпустить себе всю кровь перед лицом родного отца. Лишь бы только вырвать брата из рук всемогущих богов и безжалостных демонов. Оружие женщины — слова, а не сталь, но видит Зардинах, ради этого мига она взялась бы и за саблю.
Как взялась бы и в тот черный час, когда Ильсомбраз умирал у нее на руках.
— Мы не прокляты, — сухо ответил Ильгамут, словно прочтя все ее мысли по одному лишь взгляду. И в его карих, подведенных синевой глазах, вспыхнуло яростное пламя Азарота. — Даже обрушься на нас ненависть тысячи демонов, она не достигнет нашего порога, ибо с нами Таш. Я любил твоего сына, как своего собственного. И ничто из того, что ты уже совершила и совершишь впредь, не заставит меня отвернуться от тебя. Если такова воля богов, и я не буду не в силах прийти на помощь твоему брату, то отомщу за него так, что истории об этом будут передаваться из уст в уста на протяжении еще тысячи лет.
Джанаан не ответила. Не словами. Схватила его лицо в ладони и целовала, пока он не отстранился сам. И не ушел, оставив ее во главе сатрапии. Забрав с собой половину ее сердца. Вторую половину, ведь первая уже была в Ташбаане. И теперь ей только и оставалось, что бессильно шипеть на нерасторопных слуг.
— Люди работают слишком медленно! Как часто их поят?! Вы ждете, когда они начнут умирать от жары, лишая нас способных копать рук?!
— Поверьте, моя госпожа, у них всего в избытке! И эти нечестивцы должны ежечасно возносить хвалу богам уже за то, что вы позволили вывести их на свет солнца и снять с них кандалы! Когда за их преступления следовало бы навечно замуровать их во тьме!
— Нечестивцы?! Ха! Характер тархана Анрадина был известен мне лучше вашего! Ты! — крикнула она ближайшему рабу, выбрасывавшему песок из широкого канала, почти соединенного с руслом реки. — За что Анрадин приговорил тебя к цепям?!
— Мой сын украл у него коня, пресветлая госпожа, — ответил, медленно выпрямившись и схватившись за ноющую спину, седеющий старик с изрезанным глубокими морщинами лицом. И тяжело оперся на лопату.
— Коня? — повторила Джанаан, удивленно подняв брови.
— Да, госпожа. И приговор тархана Анрадина был справедлив. Позор моим сединам, ибо я воспитал лишь вора, забывшего о верности и почтении к тем, кто стоит выше него.
Подумать только, фыркнула в мыслях Джанаан. Коня у благородного господина увели. И ладно бы, он отправил кого-то в шахты за более тяжкое преступление, но пропажа обыкновенного животного, к тому же возложенная на плечи другого человека…
Тут она, признаться, слукавила. И сама прекрасно это знала. Возлюбленный брат за конокрадство снял бы с вора голову. Но всё же с вора. Не с его отца. И если бы этот вор сумел вывести за ворота хоть одного из рабадашевых коней. Дьявол бы и вовсе затоптал несчастного на месте, вздумай тот только протянуть руку к его лоснящейся черной морде.
— Я обещаю, — начала Джанаан, но осеклась и потянула кобылу в сторону, чтобы ее видело как можно больше людей. — Я обещаю свободу от цепей каждому из вас, кто не был осужден за убийство или насилие над женщиной! Свободу и кошель серебра!
Только бы они выстояли перед лицом надвигающейся стихии. Иначе Ильгамут напрасно проливает кровь на границах.
Она не может его подвести.
***
От непрерывно скрипящего седла уже ныла спина и гудели ноги. Дни сливались в единую пелену пыльных трактов и отражающей солнце воды, какофонии сотен голосов в окружающей отца свите и раболепных взглядов на тысячах одинаково перемазанных грязью лиц.
— Господин… — шелестели всё новые толпы вышедших на поля людей, падая ниц на размытую землю. — Повелитель…
Отец кивал. Коротко давал знак подняться. Обещал награду каждому, кто сражался с разбушевавшейся рекой. А Сармад мечтал лишь о том, чтобы очередной день наконец закончился и он мог рухнуть на пышно взбитую перину и хоть ненадолго забыться сном. Не думая о том, что на рассвете его вновь поднимут на поспешный завтрак и подведут уже оседланного коня, стоит ему только отложить нож и вилку.
Он даже завидовал красавице-мачехе, махавшей толпам потрясенных людей из шелкового паланкина в ярких узорах цветов и павлиньих перьев.
— Мир вам, добрые люди! — кричала она звонким голосом и вздыхала по вечерам, что от этих вечных улыбок у нее уже сводит скулы. Не то, чтобы жаловалась всерьез, но Сармад раздраженно думал о том, как он в очередной раз валился с коня мешком, пока мачеха выпархивала из паланкина райской птицей, приняв руку отца. Которую тот подавал скорее из вежливости.
Вот уж верно, притомилась красавица, — фыркнул Сармад в мыслях, когда копыта его коня вновь застучали по спасительному мрамору во внутреннем дворе очередного дворца, а шедшие впереди рабы уже поставили паланкин, и мачеха со вздохом откинула край шелкового полога.
— Ужасная жара, мой господин, — посетовала она, войдя в светлые покои с узорчатыми деревянными решетками на окнах, и зажурчала водой из серебряного кувшина, чтобы омыть лицо и руки перед тем, как сесть за накрытый к ужину стол. Сармад проковылял следом на негнущихся ногах, разматывая скрывавший лицо платок, и рухнул на ближайшую кушетку, не глядя сбросив сапоги. Кто-то сноровисто поставил рядом таз с ледяной водой, чтобы остудить горящие от усталости ступни. Слава Ташу!
Вырвавшийся у Сармада вздох облегчения вышел настолько шумным, что мачеха одарила его сочувствующим взглядом, а отец дернул краем рта в кривой усмешке. Хотел, мол, почувствовать себя мужчиной и защитником Калормена? Вот и наслаждайся теперь. Сармад не сомневался: если он попросит о возвращении в Зулиндрех, отец не откажет. Но уважения — не только отца, но и его собственных людей — Сармад этим не добьется. Скорее уж, наоборот.
Вот и приходилось терпеть пыль, жару и назойливую мошкару, порой вьющуюся в воздухе целыми тучами.
— Куда дальше?
Кажется, их путь неумолимо поворачивал на юг, что, с одной стороны, радовало Сармада — там ждала мать, правившая теперь багровыми песками Джаухар-Ахсаны, — но с другой, летняя жара Ташбаана и Зулиндреха не шла ни в какое сравнение с южными сатрапиями.
— Пришла весть от Ильгамута, — ответил отец, промокнув лицо хлопковым полотенцем. И не смазав тонкие линии синей краски на веках. Сармад завидовал в мыслях, ожидая, когда ему наконец будет позволено уподобиться взрослым мужчинам. И был согласен даже на обыкновенную сурьму, которой подводили глаза даже казначеи и звездочеты. Лишь бы хоть попробовать разок-другой.
— Признаться, я удивлен, — продолжил отец, бросив полотенце на край низкого стола. — Думал, пустынники поднимут головы гораздо раньше.
Сармад хотел спросить, кто они вообще такие, эти южные варвары с изрезанными шрамами лицами, но слова следовало подобрать правильные. Отец не любил праздных вопросов. Любопытство простительно ребенку сродни Нарджис. А Сармад… почти мужчина. Он повел себя, как мужчина, выступив против бунтовщиков, и впредь уже не должен был возвращаться к детским глупостям.
А там, глядишь, и глаза подводить позволят.
— Откуда на юге столько варваров? Разве может пустыня прокормить такие полчища?
— Они приходят не из пустыни, маленький господин, а из земель, что простираются за ней, — улыбнулась, опустившись на соседнюю кушетку, одна из старших наложниц отца. Златоглазая Амарет, пустынная волчица с точно такими же, как у варваров, шрамами на смуглом лице. И она, в отличие от мачехи, всегда ехала верхом, по правую руку от отца. — За багровыми песками лежат руины великих городов, что построены во дни, когда мир еще был погружен во тьму. Когда не было ни королей Нарнии и Арченланда, ни великих тисроков Калормена, и Птицеликий Таш сражался плечом к плечу со Львом, что стережет северные земли, против полчищ демонов, ищущих пути в наш мир.