И на его тонких губах родилась такая знакомая, поплывшая у нее перед глазами от слез, мягкая улыбка.
— Ильсомбраз…
Она хотела сказать еще столько всего, хотела сказать, что убила своим грехом не только мужа, но и сына, хотела попросить прощения хотя бы за это — если хоть какие-то силы в этом мире могли даровать ей прощение за то, что она не нашла бы в себе сил отказаться от брата, даже если бы знала с самого начала, сколько тьмы и боли ждало их впереди, — но поняла, что не успеет. Сын уже уходил. Таял у нее на глазах, как таял и птичий лик в багровом мареве песчаной бури, и та вдруг развеялась, вновь опала на барханы равнодушными ко всему песчинками, ослепив глаза неожиданно ярким солнечным светом. И в разом вернувшихся звуках бывшего так далеко и вместе с тем так близко лагеря прогремел яростный рев боевых труб.
— Тревога!
— Защищайте принцессу и ее сына!
— Во славу Таша и Азарота! В атаку!
***
Ледяная вода будто пронзила всё тело дюжиной мечей. Потянула вниз за мгновенно намокшую одежду, в темноту оказавшегося неожиданно глубоким озера, но перед глазами по-прежнему отчетливо сиял, сыпля яркими голубыми искрами, обломок колдовского жезла. И пылали яростным светлым огнем широко распахнутые глаза ведьмы, окруженной зеленым шелком и черными волосами, словно поднимающимися со дна водорослями.
Ты… Маленькая дрянь! Думаешь, я для того вырвалась из клетки Белой Колдуньи, чтобы вновь лишиться всего по милости какой-то девчонки?!
Жезл искрил, обжигая лицо, в воде на глазах образовывались мелкие кристалики льда, и было так страшно, так… Нет, всё же не так, как в ту ночь, когда она тащила едва живого Корина по залитой кровью и дождем тропе.
Не ради себя, верно? Ради Нарнии. Ради… него. Должно быть, она бы так и не сумела стать хорошей королевой, если даже сейчас все ее мысли лишь о… Ее вморозит заживо в этот лед — она поняла это, едва увидев, как ярость на лице ведьмы вдруг сменяется растерянностью, а затем и ужасом, — а она думает лишь о том, что…
И в ушах звенело от смеха другой, давно мертвой ведьмы. Единственной настоящей хозяйки этого жезла.
Прекрасно, маленькая принцесса, прекрасно! Что ж, я сделаю тебя подарок на прощание. Она застынет во льдах до конца времен, но ты… Что ж, я буду милостива. Ты умрешь быстро.
Грудь жгло от нехватки воздуха, от сковывающего по рукам и ногам холода, и пусть разумом она понимала, что прошло лишь несколько мгновений, но перед глазами уже темнело и всё сильнее жалило и кололо кожу яркими голубыми искрами. Она еще успела подумать, что это, должно быть, обыкновенная ловушка — не одной ведьмы, так другой, — когда сквозь смех и звон расползающегося во все стороны льда донесся шумный, почему-то показавшийся таким отчаянным всплеск.
И ее с силой дернуло за ворот — наверх, к яркому голубому небу, еще виднеющемуся сквозь смерзающий на глазах белый лед, — заставив зайтись кашлем, стоило только сделать первый вдох. И всё равно продолжая отчаянно хватать ртом вдруг ставший таким горячим воздух. И потащило, словно куль с мукой, из воды, пока под слепо ищущими опоры руками, а затем и ногами не зашуршала мелкая каменная крошка. Авелен зашлась кашлем с новой силой, вцепилась пальцами за потяжелевшую от воды кожаную куртку с прорехой на плече и услышала над ухом точно такой же кашель. Мужским голосом.
— Чтоб тебя, Эви, — заявил он безо всякого почтения хотя бы к ее титулу, но она не ответила. Не смогла даже отвести потрясенных, широко распахнутых глаз от возникшего в солнечных лучах силуэта. Застывающего у самой кромки воды льда коснулась огромная львиная лапа, не позволяя ледяной магии вырваться за границы обратившегося серебряной монетой озера.
И короткая, будто одобрительная усмешка в длинные усы обратилась яростным, сотрясающим сами горы рыком, поглотившим звон рассыпавшейся ледяной крошки где-то за спиной и отчетливо угасший в ушах визг Белой Колдуньи.
========== Эпилог ==========
Комментарий к Эпилог
Мельница — Любовь во время зимы.
https://music.yandex.ru/album/3848411/track/31708839
Вслепую вновь перелистай
Пергамент нам доступных тайн —
Лёд, раскаленный докрасна,
Любовь страшнее, чем война,
Любовь разит верней, чем сталь.
Вернее, потому что сам
Бежишь навстречу всем ветрам,
Пусть будет боль, и вечный бой,
Не атмосферный, не земной,
Но обязательно — с тобой.
Мельница — Любовь во время зимы.
В Кэр-Паравэл осень всегда приходила с опозданием. Спускалась неспешно со склонов Эттинсмурских гор, наряжая в рыжий и золотой северные леса, шла по узким, петляющим в глубине чащи тропинкам, собирая последний урожай голубики, едва касалась яблонь в замковом саду, даря их листьям лишь первый бронзовый отлив. Море обретало сине-свинцовый оттенок, утихало ненадолго перед бурными зимними штормами, лениво накатывая на белоснежный песок далеко внизу, у подножия отвесного скалистого обрыва, и птицы поднимались в воздух длинными клинами, оставляя летние гнезда и устремляясь на юг, к виднеющимся в ясную погоду синим пикам арченландских гор.
На псарнях взбудораженно лаяли псы в ожидании очередной верховой охоты, на кухне — не уступавшей размерами бальным залам — обменивались последними новостями кухарки — дриады, барсучихи и зайчихи, — а в покоях будущей королевы Нарнии не стихало возмущенное ворчание.
— Что ты мне подаешь?! — ругалась старая Бобриха с благородной, совершенно седой шубкой, затягивая золоченные шнуры фиалкового платья и тщательно поправляя шелковые складки на груди. — Какие сапфиры к такому наряду?! Только жемчуг! Жемчуг и то ожерелье с золотыми цветами. Я говорю, золотыми, а не серебряными!
Она же уложила длинные светлые волосы в сложную, напоминавшую корону прическу, замысловато вплетя в нее золотой обруч с прозрачным камнем в центре, застегнула длинную цепочку с дюжиной цветков через равные промежутки золотых звеньев — обвивших шею в два ряда и спустившихся на грудь третьим, — пододвинула шелковые туфельки и придирчиво разгладила видимую ей одной складочку на летящем, расширяющемся от локтя рукаве.
— Готово, Ваше Высочество.
Авелен посмотрела в поданное зеркало — из вежливости, старались ведь, наряжали, — и поблагодарила короткой улыбкой.
— Вы, как всегда, сотворили чудо, госпожа Бобриха.
— Да полно вам, Ваше Высочество, — почему-то огорчилась та в ответ. — Таких красавиц, как королева Сьюзен — одна на весь мир. А вы само очарование.
Без сомнения. И тетя Сьюзен одна на весь мир, и калорменские принцессы и тархины — Авелен, правда, ни одну из них не видела, но не первый год слышала и про «Жемчужину Калормена», любимую сестру тисрока, и про его жену, «прекрасную, что заря над морем», — и… Ай, да ну их всех!
— Я готова, — сказала Авелен, в действительности не испытывая ни малейшего желания выходить из покоев. Вновь выслушивать насквозь фальшивые дифирамбы очередных иноземных послов и рыцарей, тянуть весь вечер один-единственный бокал вина и ждать, когда же этот прием или бал — или что что у них там на этот раз? — наконец закончится.
А он просто уехал. Тогда, еще в середине лета. Спрыгнул с коня, помог ей спешиться, улыбнулся такой знакомой, такой родной улыбкой и сказал:
— Что ж… не хворайте, Ваше Высочество.
О Льве они не говорили. И вообще о Севере. Не говорили почти о чем, кроме того, где разбить лагерь или какой лесной тропой лучше срезать путь до Кэр-Паравэла. И она боялась, что причиной тому была ее собственная глупость. А потому совсем не знала, как завести разговор. Быть может… нужно было просто спросить прямо, злится ли он?
Но ведь получилось же. Да, она совсем не думала о том, что делала в тот миг, ни на что толком не надеялась и… должно быть, совсем утомила его своей любовью, но… Мог хоть пообещать, что вернется. На осенние праздники, на зимние, да на какие угодно! Только бы… не расставаться так, ничего не понимая и не решаясь даже задавать один-единственный, такой простой вопрос. Чтобы он не ответил так же прямо, что она всё еще глупая маленькая принцесса. Что все ее попытки доказать обратное лишь приближали ее к обратному. К решительному отказу.