Думается, Андрей Андреевич не мог не знать работ этих крупных ученых, по меньшей мере один из которых — Николай Кондратьев — мирового уровня. Почему же он выступил, как дремучий райкомовский лектор, а не как доктор экономических наук и знающий историю и экономику политик?
Ответ на этот вопрос можно найти в записках его сына. Наш герой вовсе не выступал против возрождения фермерства, на чем настаивал Горбачев, но предупреждал, что сегодня деревня к этому не готова, у фермеров нет ни малогабаритной сельскохозяйственной техники, ни удобрений. «Без техники, а на лошадях сейчас урожая не вырастишь, мы далеко не уйдем. В аграрной политике нужна постепенность, кропотливость и любовь к земле и людям, на ней работающим. В 30-х годах крестьянство, как его ни притесняли, вытащило на своих плечах промышленность. Но тогда коллективизация форсировалась и привела к большим трагедиям. Я на них вдоволь насмотрелся в Белоруссии. Радикальные меры в обратном направлении ничем лучше не будут. Если уж система коллективных хозяйств создана, укоренилась и функционирует десятки лет, ее разрушать нельзя, это погубит снабжение населения продовольствием. Если мы начнем форсировать создание фермерства при начисто отсутствующей базе для его развития, то оно появится, найдется много энтузиастов, затем быстро зачахнет, и на фоне упадка коллективных хозяйств придется завозить много продовольствия из-за рубежа, а ты прекрасно понимаешь, что это может значить в стратегическом плане. Сейчас для развития сельского хозяйства нужны не новые “великие переломы”, а новые элеваторы, склады и овощехранилища»{454}.
Да и Горбачев оговаривал, что нельзя разрушать созданную в колхозах производственную структуру.
Дело было не в Кондратьеве и Чаянове и не в кулацких хозяйствах, а в том, что было трудно и даже невозможно быстро объединить мелкие хозяйства и крупные, деградация агропромышленного производства ничего, кроме вреда, уже не могла принести. Пожалуй, назад хода не было. А если и был, то следовало учесть скрытую сельскую безработицу, практическое отсутствие малой энергетики, на которой зиждились крестьянские хозяйства во времена Кондратьева и Чаянова, и самое главное — существующую социальную функцию государства.
Да, надо было правильно оценивать прошлое. К тому же еще при Брежневе Андрей Андреевич выступил за возврат колхозникам урезанных при Хрущеве приусадебных участков, что и было сделано.
Но вот вопрос: насколько эффективны были громыкинские деликатные возражения Горбачеву?
В общем, прошлое все сильнее окутывало нашего героя. Он начал писать мемуары, во сне к нему приходили Сталин, Рузвельт, Черчилль, Хрущев, Мао Цзэдун, Ялта, Потсдам, Думбартон-Окс, заседания Совета Безопасности ООН. Появилась потребность чаще встречаться с сыном, рассказывать ему о том, на что раньше не было времени.
Как свидетельствует В.А. Крючков, в январе 1988 года у него состоялся «необычайно откровенный» разговор с Громыко: «Вспомнили Андропова, Устинова. Андрей Андреевич заметил, что в их лице он потерял друзей-единомышленников. Особенно высоко отозвался о Юрии Владимировиче.
По ходу разговора Громыко обронил фразу, что ему, видимо, придется уходить на пенсию, но на душе неспокойно. “Боюсь за судьбу государства. В 1985 году после смерти Черненко товарищи предлагали мне сосредоточиться на работе в партии и дать согласие занять пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Я отказался, полагая, что чисто партийная должность не для меня. Может быть, это было моей ошибкой”, — заключил он»{455}.
В этом признании содержится ответ на вопрос, почему он выдвигал Горбачева после смерти Черненко. Он считал, что так будет лучше для страны.
На одном заседании Политбюро рассматривался вопрос о создании Детского фонда для поддержки детей-сирот и детей-инвалидов. Выслушав сообщение инициатора создания фонда писателя Альберта Лиханова, Громыко первым поддержал идею. По прошествии года или двух лет, как вспоминал А. Лиханов, ему позвонил Андрей Андреевич и сказал, что у него в Англии вышла книга воспоминаний и что он хотел бы перечислить весь гонорар на счет Детского фонда. Так он и сделал. Сумма по тем временам была очень значительна — 25 тысяч долларов{456}.