Он считал, что кризис в Восточной Европе «идет от Горбачева» и что для натовцев остается загадкой непонимание «Горбачевым и его друзьями из Политбюро», как «используется силовое давление для защиты своих государственных интересов». «Мир — это благо, но не любой ценой и тем более за счет собственного народа. Если гордишься своим пацифизмом, не садись в кресло руководителя великой державы. Гордись у себя дома, во дворе, в области, но не вреди своему государству»{486} *.
Может показаться, что в этих словах вырвалась наружу «ястребиная» сущность Андрея Андреевича. Более того, он утверждал, что в «кризисных ситуациях дозированное применение силы оправданно».
Однако он не был ни «ястребом», ни милитаристом. Более того, вся история мировой дипломатии, которую он прекрасно знал и уже к тому времени сам становился историей, говорила, что дипломатия без государственной мощи равна цене чернил, которыми пишутся договоры.
В апреле 1989 года уже вышедший на пенсию Громыко дал большое интервью западногерманскому журналу «Шпигель» (№ 17, 1989), сказав, в частности: «Поезд единого немецкого государства ушел. Я готов повторить это тысячу раз». А дальше было вот что. «Сразу после этого люди из команды Горбачева, которые, очевидно, подслушали интервью, посоветовали редакции “Шпигеля” не терять интереса к этому вопросу.
В июле на Европейском совете в Страсбурге Горбачев отказался от так называемой доктрины Брежнева, в которой провозглашалось право на вмешательство во внутренние дела братских стран»{487}. Впоследствии словесные обещания западных политиков, данные Горбачеву, были дезавуированы, в НАТО были приняты все бывшие члены Варшавского договора. Кроме того, СССР, как того требовали Соединенные Штаты, прекратил поддерживать своих союзников в Латинской Америке, Афганистане. «Брест-2» завершился.
Какую же цену заплатил Запад за ликвидацию своего геополитического противника? Егор Гайдар по этому поводу с удивлением заметил: «Кредиты и гранты ФРГ за согласие на объединение Германии, итальянские связанные кредиты, американские зерновые кредиты — это, если вспомнить о цене вопроса, немного»{488}.
Крайне важное свидетельство принадлежит Леониду Кравченко, который, будучи генеральным директором ТАСС и народным депутатом СССР, вместе с заведующим 2-м Европейским отделом МИД А. Бондаренко летом 1990 года в Брюсселе вел переговоры по поводу воссоединения Германий. Кравченко пишет, что заместитель Государственного секретаря Болл «оказывал постоянное давление на нашу делегацию», предупреждая, что если «до начала весны не примете решение, может последовать “холодная война”». Почему возник этот срок— до начала весны 1991 года? Кравченко объясняет: «У нас были другие планы. В конце весны в ФРГ должны были состояться парламентские выборы, где, безусловно, все шансы на победу имели социал-демократы. Именно с ними нам и хотелось завершить такие переговоры. Ибо вслед за подписанием соответствующих документов нам предстояло вывести свои войска, оставить все, что было построено нами для обустройства наших войск. Но требовались компенсации, причем в огромных размерах. Они исчислялись десятками миллиардов марок. Ведь предстояло оставить не только поселки, школы, детские сады, магазины, дороги, полигоны и т. д. Суммарно получалось не менее 30 млрд. западногерманских марок»{489}.
Однако через несколько недель во время встречи Горбачева с Колем на Северном Кавказе все спешно было решено. Позднее побывавший в Москве Эгон Бар «не переставал удивляться нашим поспешным решениям», так как социал-демократы в случае воссоединения Германий гарантировали Советскому Союзу компенсации за оставленное имущество плюс финансирование нового расквартирования выводимых войск. «“Зачем вы так поторопились, не дождавшись выборов и нашей победы? — корил нас Э. Бар. — Теперь выиграют наверняка христианские демократы, а они вам даже положенную сумму не выплатят”. Так оно и вышло. Даже хуже вышло»{490}.
Испытывал ли Горбачев угрызения совести за свои вольные и невольные ошибки?
Никто этого не знает. Но если учитывать человеческую природу и осознание каждым непреложного факта, что придется рано или поздно отвечать на Страшном суде, то он должен испытывать непреходящие моральные страдания. Возможно, во сне ему приходит Хонеккер и спрашивает: «Товарищ, почему ты всех нас предал?»