Лорд Галифакс — один из идейных вдохновителей «Мюнхена», ему и пришлось повертеться ужом. Именно Галифакс в начале февраля 1941 года пенял госсекретарю Хэллу, что Штаты продают СССР слишком много товаров, но эти замечания не нашли понимания у президента Рузвельта, который уже не исключал нападения Германии на Советский Союз.
Настроение 25-тысячного митинга, о котором сообщал Громыко, было далеко не мелочью ни для него самого, ни для Сталина, ни для Рузвельта. Уманского в Вашингтоне уже не было, его отозвали, так как в новых условиях послом должен был стать известный американцам Литвинов. Да, тот самый, которого два года назад сковырнули с поста наркома за его англо-американские привязанности, теперь понадобился. Это помимо всего прочего означало, что в плане личных отношений нашему герою должно было стать не слишком комфортно.
По поводу психологического комфорта так и получилось. Старые кадровики МИД рассказывали, что Литвинов нелицеприятно отзывался об Андрее Андреевиче, и в архиве МИД хранилась данная им убийственная характеристика (потом исчезнувшая), в которой как отрицательный пример приводился факт, что Громыко на своем рабочем месте стриг ногти большими канцелярскими ножницами, кроме того, «выглядит неопрятно, английский язык знает слабо»{87}. Деталь с ножницами сама по себе забавная и отдает колоритом гоголевской повести «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Однако они были очень разными, Андрей Андреевич и Максим Максимович. Конечно, шла страшная война, надо было исполнять свой долг там, куда их обоих послал великий вождь, и все же — дипломаты тоже люди…
Заговорив о личном, скажем и то, что Литвинов так никогда и не простил унижения ни Сталину, ни Молотову. В 1941 году его приняли в официальном Вашингтоне как старого доброго знакомого, помня, что именно он в 1933 году открывал дипломатические отношения Союза со Штатами и как тепло его принимал тогда президент Рузвельт. Он ощутил себя здесь командующим важнейшим фронтом Второй мировой войны. А что Громыко? Мальчишка. Об особой роли Громыко в части переговоров по ленд-лизу Литвинов вряд ли много думал, считая их техническими, а не политическими.
В своих воспоминаниях наш герой счел нужным остановиться на литвиновском самочувствии. «Во время пребывания Молотова с визитом в Вашингтоне в июне 1942 года мое внимание привлек разговор Литвинова с Молотовым, состоявшийся в машине, когда мы втроем ездили в Аппалачские горы…
Речь зашла тогда также и об оценке политики Англии и Франции накануне Второй мировой войны. Молотов высказался об этой политике резко, заявив, что фактически эти две страны подталкивали Гитлера на развязывание войны против Советского Союза. Иначе говоря, он высказал то мнение, которого придерживались ЦК партии и Советское правительство, о чем неоднократно заявлялось на весь мир.
Литвинов выразил несогласие с такой квалификацией политики Англии и Франции.
Этот крутой разговор возвращал собеседников, по существу, к решению об освобождении Литвинова от обязанностей народного комиссара иностранных дел СССР в 1939 году.
Я удивился тому упорству, с которым Литвинов в разговоре пытался выгораживать позицию Англии и Франции, отказавшихся дать совместно с Советским Союзом твердый отпор Гитлеру еще до того, как тот предпринял роковой прыжок — напал на Советский Союз. Несмотря на то, что Литвинов был освобожден от поста наркома иностранных дел СССР за его ошибочную позицию, в особенности в оценке политики Англии и Франции, тем не менее он почему-то продолжал подчеркнуто демонстрировать свои взгляды перед Молотовым, а тем самым, конечно, и перед Сталиным.
Странно было слушать человека, который не замечал Мюнхена и всех его последствий, того Мюнхена, который осудили наша партия, правительство и весь советский народ и который до настоящего времени продолжает оставаться символом вероломства во внешних делах государств.
Я не сомневался, что по возвращении в Москву Молотов доложит Сталину об этом диспуте в автомашине. Также не сомневался и в том, что уже только из-за одного этого факта перспектива работы Литвинова в США в качестве посла может потускнеть.
Так оно и произошло»{88}.
Как свидетельствуют ближайшие сотрудники Громыко, «Молотов и Литвинов не переносили друг друга». Более того, Литвинов в ежегодных характеристиках сотрудников посольства оценил Громыко с большим размахом: «К дипломатической службе не подходит»{89}.