…Они образовали армию по нашему наущению и, без сомнения, в значительной степени на наши деньги. Такая наша помощь являлась для нас целесообразной военной политикой, так как если бы мы не организовали этих русских армий, германцы захватили бы ресурсы России и тем ослабили нашу блокаду.
…Таким образом, восточный фронт нами был восстановлен не на Висле, а там, где германцы искали продовольствие. Что же случилось затем? Большевизм хотел силой оружия принудить восставшие против него окраины, сопротивлявшиеся ему по нашему наущению»{105}.
Он был прямым потомком герцога Мальборо, его отец был лордом, депутатом палаты общин, канцлером казначейства. Черчилль окончил Королевское военное училище в Сандхёрсте, участвовал в боевых действиях в Судане и в Англо-бурской войне, командовал батальоном шотландских стрелков во время Первой мировой войны, был морским министром, министром внутренних дел, министром снабжения, военным министром. Он был классическим английским джентльменом, уверенным в том, что именно Британия должна править миром.
О своих дипломатических принципах он как-то высказался; «Было бы просто катастрофичным, если бы мы твердо соблюдали все свои соглашения»{106} *.
В этом смысле Рузвельт тоже был его противником, хотя они были людьми одной культуры. Сталин же был, по его словам, «противоестественным человеком». Впрочем, американский президент хорошо понимал мотивацию союзника и не собирался ослаблять своей антиколониалистской линии, ставя подножки английскому участнику антигитлеровской коалиции.
Глава 9.
АНТИГИТЛЕРОВСКАЯ КОАЛИЦИЯ: КОНФЛИКТ ИНТЕРЕСОВ
Час Громыко приближается
После Московского сражения Москва прямо поставила перед союзниками вопрос об открытии второго фронта.
Об усилиях и подходе советника посольства для налаживания союзнических советско-американских отношений свидетельствует пространное письмо Громыко Молотову от 14 августа 1942 года (по-видимому, через голову посла Литвинова). Он писал, что, «несмотря на требования миллионов американцев открыть второй фронт в Европе в 1942 году, нет признаков того, что правительство США серьезно готовится к этому». Далее Громыко докладывал наркому, что «среди командного состава армии США сильны антисоветские настроения. Подавляющее большинство генералов питало надежду, и еще сейчас ее не оставило, на истощение и гитлеровской армии, и Советского Союза… Еще хуже (куда уж хуже!) настроения среди командного состава флота США».
Письмо советника посольства было резко раскритиковано в американском отделе Наркоминдела. В аннотации на этот документ говорилось, что «тов. Громыко, делая очень ответственные заявления, не подкрепляет эти заявления фактами»{107}.
Литвинов в отличие от Громыко был настроен в отношении американцев гораздо более мягко, что в конце концов и послужило главной причиной его смещения.
Если предположить, что второй фронт союзники открыли бы в 1942 году, как и намечалось первоначально, то Литвинов остался бы послом. А нашего героя ждала бы иная судьба.
Но союзники не были готовы оказать максимальное содействие Красной армии, и не мог Литвинов перепрыгнуть через себя. Поэтому час Громыко приближался.
К лету 1942 года было понятно, что Германия сохранила военную мощь и что предстоящая летняя кампания может стать решающей. В этой обстановке Москве надо было добиться от союзников ясности с открытием в Европе второго фронта. Вечером 19 мая с подмосковного аэродрома Раменское на бомбардировщике ТБ-7 вылетел в направлении на Англию Молотов. Предстояли встречи с Черчиллем, а потом полет в США на переговоры с Рузвельтом. Маршрут был долгий, 20 тысяч километров, с пересечением линии фронта. После десятичасового перелета самолет благополучно приземлился в Англии. Начались трудные переговоры, которыми руководил непосредственно Сталин, с ним Молотов сносился по всем важным вопросам. Эти вопросы были такие: подписание договора о совместной борьбе с Германией (как обязательное условие Москвы — признание Лондоном довоенных границ СССР), открытие второго фронта и военные поставки.
Англичане не захотели закреплять в договоре западные советские границы, предложив свой вариант — без этого условия. Молотов счел такой документ «пустой декларацией, в которой СССР не нуждается», — так он сообщил Сталину