Самые важные гости начали собираться за три дня до аукциона. Рерайт приезжал в порт рано утром, покидал поздно вечером и мотался от причала к причалу, встречая пассажирские пароходы и дирижабли, и приветствуя каждого из гостей. Текущие дела пришлось препоручить муниципальным дворфам, оставив за старшего Скольфина, и строго-настрого наказав ему следить за своевременной уборкой улиц и поддержанием в порядке городских дорог. Милиция в эти дни почти вся была сосредоточена в порту – мэр обливался холодным потом при одной только мысли о портовых беспорядках и связанных с этим неизбежных неприятностях, особенно после инцидента с «сердцем «Инфанты». Часть клиентов – зевак, прибывших ранее, – пришлось переселить в гостиницы других владельцев, доплатив неустойку за переезд. О том, чтобы поселить прибывающих из Магеборга чародеев и ученых Архрата куда-либо, кроме «Грандхольма», нечего было и думать.
В эти же три дня город лихорадочно заканчивал обустройство места под аукцион. Не имея возможности самолично наблюдать за ходом работ, Рерайт требовал, чтобы старшина строителей докладывал утром и вечером о проделанной работе и о любых, даже малейших затруднениях – немедленно.
Первыми на пароходе «Сан-Маргет» бриттонской судоходной компании «Лин-эйр» прибыли ученые Бриттонской Королевской Академии наук и искусств – два джентльмена из научного совета при королевском доме: Эндрю Пэрриш и Лайон Арчестер. Они представились мэру, приподняв цилиндры, вежливо раскланялись и, сославшись на усталость после длинного морского пути, попросили направить их в гостиницу.
Прибывший с ними на том же пароходе горец с Орклендских островов – широкоплечий, бородатый, огненно-рыжий, одетый в красно-синюю накидку в клетку и широкие зеленые брюки, больше смахивающие на неприлично короткую юбку, не прикрывающую полосатых, красно-зеленых чулок до колен, – сошел с «Сан-Маргет» в числе последних. Представился скотопромышленником, Уорреном Маккайром. Орклендец, широко размахивая руками, обругал бриттов, громко заявил о планах на покупку «воздушной принцессы» в связи с недавним приобретением земли на одном из Летающих островов и попросил показать лучший ресторан с оркестром. Рерайт едва сумел отвязаться от не в меру шумного и говорливого горца.
Члены Франкского Университета философии и алхимии – четверо старцев в длиннополых фиолетовых одеяниях, чем-то схожих с мантиями чародеев, и прямоугольных шляпах с кисточками – молча проследовали за своими бриттонским коллегами, издалека склонив головы в приветствии.
Алтанские дирижабли спускались на протяжении всего второго дня. Зеленые шары с черными рогами полумесяца появлялись в небе над Шексумом чаще, чем мэр успевал раскланяться с очередным алтанским шейхом. Запоминать имена Рерайт даже не пытался: с длиной имени алтанца могла поспорить разве что длина его родословной. Семья одного шейха занимала один дирижабль: глава семьи, жены в количестве от трех до двенадцати, как пояснил один: «больше нельзя – ночей не хватит»; дети – груднички и еще не достигшие возраста меча мальчики, прислуга, охрана…
Уоллесу поток смуглых до черноты мужчин в белоснежных развевающихся плащах, подбитых пятнистыми шкурами, и цветных тюрбанах, возвышающихся, словно небольшие купола, и женщин, укутанных с головы до ног, только глаза сверкают, в ворох пестрых тряпок, усыпанных украшениями и вышивкой, казался бесконечным. В отличие от женщин, драгоценности, лошадей и дворцы на немногих освоенных Летающих островах алтанские шейхи обожали выставлять напоказ. В городе алтанцы заранее сняли квартал недалеко от центра. Один дом на одну семью.
То у одного, то у другого причала в портовой суете мелькали высокие меховые шапки рысунских купцов и тяжелые халаты из яркого, плотного шелка с полосками меха по шву – дельцов Тартарии. В Рысуни, как и почти по всей Тартарии, торговцы старались не отвлекать собственные корабли по пустякам. Что деловые поездки, что выезд на отдых за пределы своих стран совершались купцами на пассажирских судах, как морских, так и воздушных, самых крупных эборских компаний. Рысунцы все еще носили при себе длинные прямые клинки с простой, обмотанной кожей, рукоятью и почти всегда путешествовали группами по четыре-пять человек – «кумпаниями». В любой толпе их можно было узнать по длинным, почти по-дворфовски окладистым бородам. Голый подбородок они почитали чем-то не вполне приличным, вроде как выйти на люди без верхней одежды, зовущейся у них «каптаном».